Роман Злотников - Еще один шанс...

— Ах ты, — заорал дьяк, — держи его, держи!

— Стойте! — завопил я. Никакого плана у меня так и не появилось, так что приходилось импровизировать: — Стойте! Не трогайте его!

Я все-таки был не просто сопляк, но еще и царевич, поэтому оба дознатчика замерли, настороженно глядя на Немого татя. А тот, хрипя и подвывая, пополз ко мне, извиваясь всем телом. Наверное, своим звериным чутьем он угадал во мне того, кто каким-то чудом может избавить его от неминуемой и мучительной гибели, которую он явно чувствовал, но причины которой не мог осознать. Он же все делал так, как его учили? И поэтому он готов был отдать мне всю свою преданность, как отдавал ее прежним хозяевам. Я едва не застонал… Ну как, как его вытащить? И тут меня озарило! Он… он должен стать чудом! Другого варианта нет. Вот только… а, ладно, когда не помирать — один день терять. Когда я сцепился с Ханом за ту нефтебазу, мне тоже предрекали, что я не проживу и недели. Однако вот жив до сих пор, хотя, естественно, не благодаря, а вопреки стараниям Хана.

— Развяжите его!

— Чего?! — проревел дьяк, воззрившись на глупого сопляка, возглашающего совсем уж непотребные вещи.

Я напрягся. Сейчас — или никогда!

— Развяжите его, я сказал!

Ох как я тянулся перед ним, как сверлил его яростным взглядом. Да кто ты такой — смерд, раб, холоп, чтобы противиться мне? МНЕ! Я — твой государь, уже сейчас, и возраст тут не помеха. Я — государь, понятно тебе, и слово мое — закон и правда!.. Все это я изо всех сил пытался внушить этому крупному и сильному мужчине, на раз ломавшему любого, даже самого крепкого татя, вожака огромной ватаги, убивца, на душе которого висели десятки, а иногда и сотни смертей. Дьяк несколько мгновений пялился на меня, но затем неуверенно покосился на своего помощника.

— Вы это… ваше величие, нельзя же… а ну как озоровать пойдет… он же четырех боевых холопов…

— Ты, — я повернулся к подьячему, — бегом к караулке. Зови стрельцов! Пусть берут только бердыши.

Тот бросил ошеломленный взгляд на своего начальника, но Микула все еще пребывал под моим воздействием и не обратил на вопросительный взгляд помощника никакого внимания. Поэтому, выждав несколько секунд, подьячий молча положил плеть и устремился к лестнице.

— Ты, — повернулся я к Микуле, — хватай его и иди за мной. Потому как явлено нам чудо великое. Господь душу этого татя отворил и милость ему явил немыслимую.

Дьяк открыл было рот, пытаясь что-то возразить, но я не дал ему заговорить.

— Бери, я сказал! Кто ты, чтобы спорить с Господом нашим?!

Дьяк суетливо дернулся и, поднатужившись, взвалил на плечо гигантскую тушу Немого татя…

Стрельцы встретили нас уже перед самой Соборной площадью.

— Это кто здесь… — грозно начал десятский, но я не дал ему продолжить:

— Молчи, стрелец! Ибо не я сейчас приказываю тебе, а сам Господь велит нам всем исполнить волю его!

От такого заявления стрельцы пришли в некоторую оторопь и послушно последовали за нами. Тем более что идти было уже недалече.

— Бросай, — приказал я Микуле, когда мы вышли в центр Соборной площади.

Он послушно сбросил Немого татя с плеча, отчего тот даже не крякнул.

— Нож. — Я протянул руку в сторону.

— Царевич, — снова начал дьяк, — нельзя…

— Вы! — резким выкриком оборвал я ростки неповиновения, оборачиваясь к стрельцам. — Встаньте вокруг и возьмите бердыши на изготовку. — И снова тряхнул рукой. — Нож мне!

В следующее мгновение мне в руку легла рукоять ножа. И я, ни секунды не колеблясь, шагнул к Немому татю…

Я его порезал слегка, ну очень уж туго он был увязан, а у меня не было времени тщательно распутывать все узлы. В любой момент стоящие вокруг меня люди могли выйти из ступора, в который мне, во многом чудом, удалось их загнать. Но я успел разрезать веревки…

Немой тать разогнулся. Все вокруг невольно подались назад, а стрельцы крепче стиснули бердыши. Уж больно огромен и страшен он был. Я же спокойно смотрел ему в глаза. Ну же, парень, ты же знаешь, что я твой последний шанс, ты же почуял это еще там, в пыточной, ну же, давай… давай… И он меня не подвел. Немой тать рухнул передо мной на колени и, упершись головой в носки моих сапог, тихонько завыл.

— Нет, — громко заявил я, — не проси. Я тебя простить не могу.

Я сделал паузу, собираясь с силами, потому что, несмотря на довольно позднее время, на Соборную площадь высыпал кое-какой народ: припозднившиеся челобитчики, дьяки, монахи и насельники Чудова монастыря, патриаршие служки, я даже заметил нескольких бояр, хотя им-то уж сам бог велел давно разъехаться по своим подворьям. И я должен был сыграть очень убедительно, потому что, в отличие от тех, кто стоял рядом со мной, все остальные не находились в ступоре. Но и они тоже должны были проникнуться. Иначе…

— Он, — я возвысил голос, указывая рукой на купола Успенского собора, — только лишь он может тебя простить. Ему молись! — И в свою очередь опустившись на колени, медленно, так, чтобы Немой тать, ежели он, не дай бог, этого не знает, успел бы запомнить и повторить, осенил себя крестным знамением. После чего начал торжественно: — Отче наш…

Следующие несколько дней в Кремле было настоящее паломничество. Всем было интересно посмотреть на страшного разбойника, да еще убогого умом, которого Господь сподобил раскаяться и замаливать грехи прямо на Соборной площади. Чем он и занимался вот уже несколько дней и ночей, без сна, без роздыха, без еды и питья отбивая земные поклоны и осеняя себя крестным знамением. Говорили и о царевиче, которого Господь сподобил услышати свою волю. Обо всем этом мне донес Митрофан, в чьей наушной сети было уже более десятка мальчишек. Хотя, например, Аким из нее выпал. Отец споро взялся обучать сына своему ремеслу, поэтому после работы в кузне сил у того практически не оставалось. Отчего он сильно страдал. Так ему хотелось послужить мне. Но я при личной встрече, опять организованной Митрофаном, заверил его, что с удовольствием приму его службу и ремеслом кузнеца. И еще больше ей порадуюсь. Так что пусть овладевает своим фамильным ремеслом со всем прилежанием и тщанием. Луке я тоже наказал больше ведать ремесло, чем шляться по Москве, а вот Прокоп оказался очень удачным агентом. На пароме его отца реку пересекало множество разных людей, коим все время переправы нечем было заняться, кроме как почесать языки. И Прокоп едва ли не дальше всех продвинулся в умении слушать, не подавая виду, что слушаешь. Сидит себе парень на бревне с удочкой и пялится на поплавок…

Короче, все развивалось в требуемом направлении. И мне оставалось лишь ждать и надеяться…

Немой тать бил земные поклоны на площади целых десять дней. За это время он не выпил ни глотка воды и не съел ни кусочка. Дважды за эти дни над Москвой прошел дождь, причем один раз это был настоящий ливень, но Немой тать не ушел с площади. Охрану из стрельцов, самовольно установленную мною, сняли на третий день. А чего его было охранять… На шестой из Рязани примчался тот самый боярский сын Ляпунов со своими оставшимися боевыми холопами, коий его и поймал. Он встал перед ним и простоял так целый час, но Немой тать ни разу не сбился с ритма. Рязанец сплюнул и отошел в сторону, а затем и вовсе ушел, оставив на краю площади одного из своих холопов. Когда я вечером заглянул на площадь, на том месте стоял уже другой. А в полдень следующего дня рязанец вернулся, некоторое время постоял, глядя на эту машину по отбитию поклонов, затем осенил себя крестным знамением на купола Успенского собора и, развернувшись, уехал, вероятно, в свое поместье.