Роман Злотников - Орел расправляет крылья

Все, что случилось потом, на всю жизнь врезалось в память Генриетты Марии. Русский царь заорал:

— Козьма, рогатину! — и бросился вперед, крича: — Прочь! Я сам! — размахивая при этом откуда-то появившимся у него в руке тяжелым копьем с длинным и широким наконечником.

Принцесса завизжала от ужаса. Но царь даже не обернулся. Он с размаху вогнал острие копья в зад рвавшего де Бресси медведя. Тот взревел и молниеносно, как будто был весом с кошку, развернулся к царю. А царь сорвал с головы шапку и швырнул ему в морду. Медведь взревел и поднялся на задние лапы, запрокидывая голову и озираясь. Царь резким движением вогнал наконечник копья ему в грудь, после чего быстро опустил затыльник и упер его в землю, да еще придавив ногой. Медведь взревел и качнулся вперед, всей своей огромной тушей насаживаясь на копье. Копье затрещало. Генриетта Мария снова отчаянно завизжала и… потеряла сознание.

В себя она пришла на какой-то кровати. Она лежала в платье, укрытая меховой полостью, а рядом сидела Мадлен и держала ее за руку. Услышав ее вздох, графиня склонилась над ней и встревоженно спросила:

— Как вы, дитя мое?

Принцесса несколько мгновений непонимающе смотрела на графиню, а затем в ее памяти внезапно всплыли последние увиденные ею мгновения борьбы с медведем, и она судорожно стиснула руку своей наставницы.

— Мадлен, как он? Он жив?

— Не волнуйтесь, принцесса, — Мадлен пренебрежительно взмахнула свободной ручкой, — жив и даже не сильно ранен. Его спасла эта толстая русская одежда — le tulup. Медведь только слегка подрал его когтями, а так все…

— Но на нем же не было никакого тулупа! — изумленно прошептала принцесса.

— О ком это вы? — удивленно спросила графиня, а затем понимающе кивнула. — А, вы о царе? Не беспокойтесь. На нем нет ни царапины. Я говорила о де Бресси…

— Ах, при чем здесь де Бресси! — Принцесса облегченно выдохнула.

Мадлен окинула ее проницательным взглядом.

— Похоже, дитя мое, вы на грани того, чтобы влюбиться в этого русского дикаря.

Щечки принцессы порозовели.

— О чем вы, Мадлен?

— О-о, не лгите мне. Я же вижу. — Графиня мечтательно закатила глаза. — О да, в такого можно влюбиться. Он настоящий дикарь! И настоящий рыцарь…

— Мадлен! — рассерженно воскликнула принцесса, садясь на кровати.

Графиня рассмеялась.

— О, не волнуйтесь, дорогая. Я вовсе не претендую на вашего жениха. И вообще, флиртовать с королями, конечно, довольно волнующе, но… довольно опасно. Тем более там, где замешана la politik. Но я должна вас предупредить. Если вы влюбитесь, то вам вряд ли удастся сделать то, чего так желают получить от вас кардинал и папа.

— Почему?

— Потому, дитя мое, что из двоих всегда один ведет, а другой подчиняется. Так вот, подчиняется всегда только тот, кто влюблен. Им вертят как хотят, а он способен лишь покорно следовать за предметом своей страсти. И упаси нас с вами Бог оказаться в таком положении.

— Почему? — вновь спросила принцесса.

— Потому что мужчины безжалостны! — страстно произнесла графиня. — Он дики, неукротимы и совершенно несносны. Они все время заняты своими делами. И подчинить их себе женщины могут только одним способом — влюбив их в себя. Привязав к себе этой любовью, будто поводком. Но при этом они сами должны оставаться в душе холодными и расчетливыми. Так было и так есть от времен Елены Троянской и до нашего скучного времени. И так будет в веках… уж можете мне поверить.

Принцесса некоторое время молчала, а затем тихо спросила:

— Но разве нельзя любить… вместе?

— Нет, — жестко ответила Мадлен. — Любит всегда кто-то один. А второй лишь позволяет себя любить. Запомните это накрепко.

— Но ведь Тристан и Изольда…

— И чем они закончили? — жестко отозвалась графиня. — Вспомните, принцесса, чем заканчиваются все эти рыцарские баллады о великой и неземной люб… — Но окончить мысль она не успела, потому что в дверь покоя осторожно постучали. Мадлен тут же встрепенулась, торопливо оправила платье и, приняв эдакую немного кокетливую позу, с легким придыханием произнесла: — Можете войти!

Дверь отворилась, и в покой вошел кардинал Джеронезе, а следом за ним… он . Генриетта Мария мгновенно порозовела, но затем ей на ум пришли последние поучения Мадлен, и она сердито выругала себя мысленно. Нет-нет, она не должна, не будет… Но тут он улыбнулся и заботливо спросил на латыни:

— Как вы себя чувствуете, ваше высочество? Вы так нас всех напугали…

Напугала? Генриетта Мария несколько удивленно покосилась на графиню. В Лувре благородные дамы лишались чувств по дюжине раз на дню. Это считалось признаком тонкой душевной организации и, наоборот, несомненным достоинством, однозначно подтверждающим знатность и утонченность дамы. Нет, все знали, что большинство случаев было простым притворством, но тем более ценились те, кто действительно был способен по-настоящему лишиться чувств…

— Благодарю вас, сир. Мне уже лучше, — скромно потупив глазки, отозвалась принцесса. Латынь она знала.

— Принцесса происходит из знатнейшей семьи. Ее предки по отцу правили Францией, а предки ее матери дали христианскому миру нескольких пап. Поэтому, ваше величество, вам следовало учитывать, что юная дама обладает очень тонкой душевной организацией, — спесиво возгласил кардинал, также на латыни.

Графиня д’Обри изменилась в лице. Принцессе и самой стало не по себе. Вот уж спасибо, ваше высокопреосвященство, расхвалили, будто породистую лошадь на торгах. Всю родословную выложили…

— Я непременно это учту, — вежливо отозвался он . А затем вновь повернулся к ней. — Не надобно ли вам чего? Может быть, опять прислать доктора?

— Нет-нет, я уже совершенно в порядке… — поспешно отозвалась принцесса и тут же поймала осуждающий взгляд Мадлен, мгновенно припомнив один из ее уроков, когда она наставляла ее в том, что женские слабости являются лучшим инструментом управления мужчиной. Мужчина должен быть приучен к тому, что, как только женщине становится плохо, он должен бросать все свои дела и становиться перед ней на задние лапки…

Но все равно было уже поздно что-то менять, тем более что… Тут Генриетта Мария бросила на него внимательный взгляд. Она не уверена, что с ним это пройдет. Он такой сильный, спокойный, скорее норманн, чем француз, итальянец или англичанин. Ну… какими она этих норманнов представляла.

— Что ж, тогда, я думаю, нам, мужчинам, — он сделал едва заметный акцент на последнем слове, — стоит покинуть принцессу и дать ей возможность восстановить силы.

Генриетта Мария рефлекторно бросила на него умоляющий взгляд, просивший: нет, подожди, не уходи, ну побудь еще немножко, — но тут же испугалась своего душевного порыва и потупилась. А кардинал и здесь все испортил.