Вячеслав Шпаковский - Если бы Гитлер взял Москву

В тот же день над городом вновь появились немецкие самолеты и сбросили несколько бомб на работавших на строительстве оборонительных укреплений горожан и толпы людей, отступавших по дороге на Сызрань. В городе началась паника! Молниеносно распространился слух, что город вот-вот будет сдан немцам и что они стоят от него чуть ли не в десяти верстах. Иные даже слышали гул орудийной стрельбы и рассказывали, что в деревне Арбеково от грохота выстрелов повылетали все стекла. Многие люди самовольно начали бросать работу и спасаться по ближайшим деревням. Другие пытались всеми правдами и неправдами выехать в другие города по железной дороге. Пришлось срочно вывешивать объявления, что сеятели слухов и паникеры будут расстреливаться на месте преступления и что эвакуация будет проведена в организованном порядке. Распространение слухов это пресекло, но люди продолжали жить, словно на вулкане. Тем более что через город сплошным потоком тянулись отступающие войска Красной Армии. Эвакуировались госпиталя и госучреждения, на всех четырех железнодорожных станциях города грузились эшелоны с заводским оборудованием и вне всякой очереди шли на восток. Теперь уже немецкие самолеты буквально висели над Пензой, хотя и не столько сбрасывали бомбы, сколько обстреливали эшелоны из пушек и пулеметов. Неожиданно для них во время одного из налетов с территории завода им. Фрунзе было выпущено несколько десятков реактивных снарядов, оставлявших в полете хорошо видимый след. Пилоты сначала даже внимания на это не обратили, так как все их трассы прошли впереди них, как вдруг два самолета столкнулись с чем-то в воздухе! У одного вдребезги разнесло винт, а у другого отвалилась законцовка крыла. Летчики тут же сбросили свой бомбовый груз куда попало и поспешили вернуться на свой аэродром, чтобы доложить о применении русскими нового противосамолетного оружия. Повреждения на вернувшемся самолете принялись изучать и выяснили, что всему виной уже знакомое немцам оружие, примененное впервые англичанами и называвшееся у них «пат» — «парашют и трос». Конструктивно это была простейшая ракета, внутри которой размещался не взрывной заряд, а тонкий металлический трос с прикрепленным к нему парашютом. В полете этот трос разматывался, а после того, как у снаряда заканчивалось топливо, он сбрасывался и еще некоторое время держался в воздухе, плавно снижаясь на парашюте. Столкновение с ним в воздухе скоростного самолета не сулило ему ничего хорошего. Воздушный винт либо сразу же разрушался, либо начинал вращаться с большой перегрузкой и заклинивал двигатель, а крылья самолета такой трос просто-напросто перепиливал не хуже циркулярной пилы. И вот теперь такое оружие появилось еще и у русских! Правда, высотность у этих ракет была относительно небольшой, но тем не менее вполне достаточной, чтобы запретить немецким самолетам летать на низких высотах, а на средних и больших по ним вели шквальный огонь советские зенитки, что было тоже очень опасно.

Использовать систему «пат» предложил все тот же неугомонный Березкин, сумевший доказать, что именно с ее помощью лучше всего можно будет защитить такой стационарный объект, как завод. Ракеты поставили по всему периметру вдоль забора и централизованно соединили электропроводами. Теперь стоило только службе ВНОС сообщить, что к заводу летят немецкие самолеты, как дежурные наблюдатели, зная их примерную скорость, быстро определяли время упреждения и по команде начинали запуск ракет, из-за чего в небе устанавливался самый настоящий «забор» из металлических тросов, разбиться о который тогдашним самолетам было легче легкого!

Два новых 305-мм миномета в это же время поставили на открытых платформах бронепоезда «Упорный толстопятый», который вооружили еще и целой батареей «патов», пусковые трубы которых были смонтированы прямо на бортах броневагонов и вдоль всего паровозного тендера.

Наконец все записавшиеся в части народного ополчения были выведены за город и размещены на позициях, через которые по дорогам все так же на восток продолжала отступать регулярная Красная Армия.

Поздно вечером 27 июня заведующий гороно Петр Константинович Таратынов наконец-то пришел к себе домой, в деревянный, поставленный еще в 1887 году, шестиоконный дом № 29 по улице Пролетарской. Дочь Маргарита уже легла спать, а жена Дуся еще не вернулась с дежурства на станции Пенза-I, где она работала в санитарной бригаде, обслуживающей проходящие через нее санитарные поезда. На столе перед ним лежали сразу три письма, и все они содержали в себе очень важные сообщения для всей его семьи. Первое, характерный треугольник военной почты, было из какой-то воинской части, вернее, даже не из части, а от начальника воинского эшелона, который вез собранную призывную молодежь в часть. Он сообщал, что на станции Сызрань Сызрано-Вяземской железной дороги состав, в котором находился его сын Александр, попал под бомбежку, в результате которой перевозившийся в нем личный состав понес потери убитыми, раненными и пропавшими без вести, в числе которых значится и его сын. Как отцу ему предлагалось, если он получит какие-нибудь сведения о сыне или же он объявится у себя дома в Пензе, немедленно отправить его в ближайший военный комиссариат на предмет дальнейшего прохождения службы. В противном случае если все-таки он жив, но укрывается от службы в армии, то будет отвечать по всей строгости законов военного времени.

Второе письмо было еще хуже. В нем сообщалось, что его второй сын Костя, будучи отправлен в один из мордовских лагерей, как осужденный по статье за совершенное им опоздание на военный завод, попытался бежать из мест заключения и был убит стрелком охраны при совершении попытки к бегству. К письму прилагалось свидетельство о смерти и справка о совершении похорон на территории лагеря. Петр Константинович понял, что он лишился обоих своих сыновей, но внешне никак не проявил своего горя и вслед за этими двумя распечатал и прочитал третье письмо. В нем оказался пропуск в городское управление НКВД и приглашение явиться туда на следующий день в восемь утра. Приглашение было отпечатано на машинке, однако внизу была сделана приписка от руки: «О том, что мы вас к себе вызываем, никто не должен ничего знать. Постарайтесь также, чтобы вас не увидел никто из знакомых».

«Ну вот, — мелькнула в голове мысль, — приду к ним, а они меня арестуют и тоже отправят в лагерь. Хотя, с другой стороны, если бы хотели арестовать, то сделали бы это и без таких вот условностей. Видимо, это все-таки по какому-то делу. Ох, господи ты боже мой! Дусе сказать нельзя, Рите нельзя, поплакать — и то нельзя, а все из-за этой проклятой войны, будь она трижды, четырежды неладна, будь и они все прокляты с этой войной!»