Богдан Сушинский - Антарктида: Четвертый рейх

— Ну, почему же… — неуверенно возразил Микейрос, повернувшись, наконец, лицом к своим собеседникам. — Если вы и в самом деле намерены описать всю эту историю, причем сделать это правдиво, — то вы имеете право знать хотя бы частицу того, что знаю я. Главное, до конца придерживайтесь этого принципа. А было так: в первый же вечер нашего знакомства, еще там, в горах, мы решили, что после восхождения поедем ко мне. Я привез ее в свой городской дом, намереваясь показать «Андское Гнездовье» только после того, как рабочие завершат ремонт. Замечу, что досталась мне эта вилла в совершенно запущенном состоянии. Однако уже на второй день Оливейра вдруг спросила меня, почему мы не едем в дом, где спрятаны «небесные послания». Меня это очень поразило, поскольку о загородной вилле я ничего не говорил: посещение ее должно было стать моим свадебным сюрпризом. А уж тем более, словом не обмолвился о плитах, к которым, честно говоря, в те времена относился, как к экзотической коллекции, не придавая им особого научного значения. Поэтому-то мне и в голову не приходило называть их небесными посланиями. Я вообще впервые слушал такое определение.

— Но она могла узнать об «Андском Гнездовье» и плитах от ваших друзей, соседей, — сказала графиня, которую весь этот сюжет захватывал все больше и больше.

Она вдруг подумала о том, что ведь, при ином раскладе карт судьбы, эта вилла могла бы стать гнездовьем и для них с Теодором фон Готтом, который и в самом деле мог бы добавить к своим титулам Полярного Барона и исследователя Антарктики еще и титул исследователя священных плит.

— До того, как произнести эти слова, Оливейра ни с кем в городке не контактировала. А в альпинистском лагере о вилле я не распространялся. У нас не принято было хвастаться роскошью; ведь народ там собирался, в общем-то, не из аристократических салонов. Словом, пораженный такой осведомленностью, я спросил Оливейру, от кого она узнала о плитах и вилле, но она лишь растерянно смотрела на меня и молчала. Мне показалось, что она попросту не знает, как объяснить мне, чтобы я все верно понял. Само собой разумеется, что на следующий день мы наведались сюда. Я показывал ей плиты и вдохновенно говорил о них как об одной из величайших тайн человеческой цивилизации. Потому что именно тогда, во время ее посещения, по-настоящему понял, что это действительно своеобразные небесные послания. Вот только особенного впечатления на Оливейру они не произвели. Наоборот, мне показалось, что она уже видела их; по крайней мере, осматривала их так, будто делала это в сотый раз.

— И ты сумел расшифровать хотя бы одно из этих небесных посланий? — поинтересовалась она, когда мы закончили осмотр.

— Расшифровать? Думаешь, это так просто? — ответил я. — Нужен ключ. Необходимо иметь опыт дешифровки. Понять саму причину их появления. Выяснить, кто, какой народ, какая цивилизация их оставила.

Мы вернулись в дом, и я достал из сейфа плакат со снимками плит. К тому времени их было всего лишь около пятисот, зато все они уже были сфотографированы и пронумерованы. Так, по каталогу, легче было ориентироваться в этом собрании.

— Но у тебя здесь не все, — вдруг заявила Оливейра, как только мы разложили на столе фотографии. — Ты не заметил этого?

— То есть? — не понял я. — Почему не все? Каждая плита сфотографирована. Я специально нанимал фотографа, который работает в судебной экспертизе. Профессионал самого высокого класса…

— Я не об этом, — сверкнула глазами Оливейра. У нее были удивительные глаза. Голубые планетки в ярко-зеленых нимбах — вот какие это были глаза!

— Мы видели их, — напомнил фон Готт.

— Нет, — возразил Микейрос, — вы их не видели. Их нужно было уметь видеть. Их мог видеть только тот, кому Оливейра Андеррас позволяла заглянуть в них. Ни у какой иной женщины я подобных глаз не видел. Так вот, Оливейра и говорит мне: «Ты показываешь мне фотографии плит, которые собраны на вилле. А я веду речь о том, что у тебя еще не собрана вся библиотека.

— Вся?! — изумленно переспросил я. — Тебе известно, сколько этих плит на самом деле?

Почувствовав, что опять сказала что-то лишнее, она осеклась на полуслове. Я все время ловил себя на том, что Оливейра порывается сказать больше, чем ей это позволено. Вот только что мешало ей говорить? Иногда мне казалось, что она ведет себя, как учительница младших классов, вынужденная объяснять своим воспитанникам какие-то элементарные вещи, чтобы постепенно подводить их к более сложным понятиям.

— Я буду помогать тебе, — только и ответила она. — И, конечно же, попробуем собрать всю их космическую библиотеку.

— Их? — вновь переспросил я, пытаясь ловить ее на словах.

— …А пока что, — не отреагировала Оливейра на мою ловушку, — взгляни вот на эти фотографии. Если сгруппировать их таким вот образом, не кажется ли тебе, что какой-то одной плиты здесь не хватает? А вот если соединить эти две плиты, сразу видно, что вырисовываются контуры Северной Америки. Правда, такой, какой она была еще тогда, в ИХ времена. А теперь взгляни вон на ту плиту. Видишь, разве не похоже на суперконтинент, увиденный из космоса? А теперь взгляни на эту плиту. Тот же суперконтинент, но что-то словно бы разламывает его из середины. Это древние географы продемонстрировали нам, как образовались латиноамериканский и африканский континенты, которые затем разошлись, уплыли друг от друга, чтобы оказаться по обе стороны Атлантического океана.

— И она говорила все это, впервые рассматривая фотографии?

— У меня сложилось впечатление, будто она уже давно была знакома с ними. Не с фотографиями, ясное дело, а с плитами и даже с их расположением. Слишком уж легко находила те, которые ей нужны. Словно опытная карточная гадалка, отыскивающая в колоде карты одной масти. А всякий раз, когда я принимался за разгадывание криптограммы очередной плиты, она молча сидела против меня. Никогда ничего не объясняла, но я чувствовал, что кто-то словно бы подсказывает мне ключ к разгадке, направляет мои соображения в нужное русло. Когда же я оказывался в тупике, то беспомощно, как ученик на учительницу, смотрел на Оливейру. Мы встречались взглядами, и дальше все происходило, будто под гипнотическим внушением, под которым у человека с обычным интеллектуальным потенциалом вдруг открываются доселе не известные ему возможности.

— То есть вы допускаете, что Оливейра?.. — спросил фон Готт. — Ну, что она могла быть?..

— Нет-нет, — предостерегающе помахал руками доктор Микейрос. — У меня нет ни оснований, ни права утверждать нечто подобное. Будем считать, что она всего лишь вдохновляла меня. Испокон веков женщины владеют способностью творчески вдохновлять нас, не так ли?