Александр Нотин - Исход. Экскурсия в мегаполис (журнальный вариант, издание "Шестое чувство")

Антон ценил американца, воплощавшего лучшие черты своего народа — верность слову и бульдожью деловую хватку. К общине Крис прибился в 2015 году после долгих скитаний по горячим точкам планеты в качестве наемного «посланца» западной «демократии». Потом было ранение, демобилизация и возвращение в Штаты. Орден за боевые заслуги, развод, «травка» и притоны, где вином и платной любовью он глушил пробудившуюся совесть. Были еще мучительные — в короткие просветы — поиски себя и смысла жизни, завершившиеся двумя попытками самоубийства и долгими бесплодными блужданиями в дебрях эзотерики. В общем-то, рядовая судьба рядового юноши эпохи постмодерна, характерная для XXI века. В конце концов, милостью Божьей, он набрел на книжку своего соотечественника, православного монаха Серафима Роуза. И пришел в православие. Как солдат — решительно и навсегда.

Никто толком уже и не помнил, каким ветром Криса занесло в «Подсолнухи». Известно было, что старейшины поначалу приняли его настороженно; «инкубаторов» (приютов для новичков) тогда еще не было. Долго присматривались, проверяли. Спорили до хрипоты: может ли иностранец, да еще американского происхождения, едва говоривший по-русски, стать членом русской православной общины? Потом запал как-то иссяк: наговорились, будто дело сделали. Кто-то из членов совета припомнил, что во время трагического русского рассеяния после большевистской революции 1917 года предки наши спасались и в Америке, и в Европе, и в Азии, и в Австралии. Этот аргумент решил все. Криса приняли. И приняли тоже по-русски: всем сердцем, жалеючи. Долго эту историю не поминали. Молчун и добрая душа — он вместе со всеми с утра до ночи пахал в мастерских и на полях. Не до разговоров было. Да и не привечались они — сплетни и пересуды — в коллективе, основанном на вере.

В лице американца Антон, никогда не отличавшийся сентиментальностью, неожиданно для самого себя обрел не только верного соратника, но и друга, родственную душу. Дело было даже не в их схожести — оба молчуны и силачи, — не в общем для обоих военном прошлом, и даже не в духовнике о. Досифее, исповедовавшем и причащавшем — так уж сложилось — почти всех военных общинников. Истоки их дружбы уходили глубже, в ту сокровенную область неизъяснимой взаимной приязни, которая порой возникает даже в огрубевших сердцах по воле таинственных высших начал. Они же, эти начала, побуждали их держаться друг друга в бесчисленных стычках с мародерами и бандитами, составлявших суть и естество их совместного служения православной общине в самые трудные, первые годы после Исхода.

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» — святая Иисусова молитва, как всегда, тихо и блаженно вплыла в сознание Антона. Она заполнила собой все уголки его растревоженного ума и утешила так, как может утешить только Его прикосновение. Молитва вернула в настоящее — то единственное место, где течет река жизни и где только человеку и позволено внимать Богу. Прикровенное покаяние генерала не было признаком его слабости или неуверенности. Для воина Христова, как и для любого, впрочем, общинника, молитвенное слово было оградительным крестом, защитой — нет, не от внешнего мира с его бесчисленными искушениями и угрозами — от себя, от своего произвола и главного «внутреннего врага» — гордыни. Кто-кто, а Антон знал горечь самомнения и безбожного одиночества. Старые раны жили в нем, и он берег их темную память, на фоне которой рельефнее и полнее воспринимались бесценные смыслы новой жизни в «Подсолнухах».

Антон любил общину, почитал ее, как родную мать. Лет пятнадцать тому назад его, спившегося и потерявшего человеческий облик ветерана «бесконечной» чеченской войны, подобрал на столичном Казанском вокзале отец Досифей, привез в «Подсолнухи» — тогда маленький хутор в десяток покосившихся изб, — отмыл, обогрел и несколько месяцев тайными народными средствами выводил из запоя и отучал от наркоты. Смутно помнил он этот период своей жизни. В памяти остались лишь рваные кадры: дикие ломки, рези в желудке (от снадобий о. Досифея) и синяки от периодических жестких «вразумлений» подручного старца — отрока Порфирия. Но всему однажды приходит конец. Оправился и Антон. Пришлось ему постигать непривычный для городского человека монотонный и изнуряющий сельский труд. Запомнились долгие ночные беседы с пожилым священником о случае и судьбе, смысле жизни и смерти. Много позже Антон понял, что в тот день на вокзале, когда незнакомый старик, бурча себе что-то под нос, вытащил его из лужи блевотины и безжизненным кулем вволок в пригородную электричку, чтобы увезти прочь от постылого и ненавистного существования, сам Господь осенил его, падшего, крестным Своим знамением и поставил на путь спасения. Уже вступив в церковную жизнь и приняв Бога в плоть и кровь свою, Антон, будто заново, осознал свое истинное предназначение, миссию своей жизни. Понимание и здесь пришло к нему вместе с молитвой и покаянием, соткалось из нитей осознанного христианского бытия, неведомых ему прежде светлых мыслей и чувств. Голос сердца подсказал: ты был рожден воином и должен остаться им! Как солдат, Антон понимал, что подлинной высоты духа ему не достичь никогда: слишком близок к греху, слишком часто приходилось ему испытывать неумолимую совесть и проявлять хитрость и жестокость, балансируя на грани и даже за гранью непререкаемых заповедей Христовых. А потом исповедно смывать то и дело прилипавшее к душе зло и ждать, порой месяцами, разрешения приступить к причастию.

— Вот что, Крис, — Антон стряхнул минутную задумчивость, — свяжись-ка со штабом, только аккуратно, чтобы «дети» не догадались. Пусть там наведут справки насчет батьки этого, как его? — Шпилевого, если такой вообще существует, «пробьют» бородатого по приметам, а заодно посмотрят варианты объезда до Клина. Ну и вообще пусть будут наготове, пока не дадим отбой. Маршрут не менять (это уже Сеньке). И смотреть в оба.

Дорога была пустынной. Редкие встречные грузовики, автобусы и легковушки, все с уродливыми следами вынужденного «тюнинга» — защиты на случай вооруженного нападения, — проносились мимо. Никто из них не сигналил об опасности, как некогда водители перемигивались, предупреждая о «засаде» ГАИ. До Москвы оставалось еще километров сто пятьдесят.

— O' key, boss, сделано, — Крис незаметно снял наушники, зачехлил походную рацию и вопросительно посмотрел на командира. — Может, мальчики — налево, девочки — направо, а? Как думаешь?

— Давай, — кивнул Антон, и Сенька, будто ждал этой команды, начал сбрасывать скорость, прижимаясь к низкорослому сосняку у края дороги.

Автобус ожил, зашевелился, захихикал, заговорил молодым разноголосьем, в котором чудилась разрядка от пережитого (вовсе и не страшного!) приключения. Сенька открыл двери, и юность хлынула из тесноты и недвижья на волю, разлетелась по дальним кустам, а потом, счастливая, сгрудилась на небольшой полянке, развернула нехитрую снедь, пропела «Отче наш» и «Благослови» и отдалась беззаботному отдыху.

Читать дальше