Федор Березин - Параллельный Катаклизм

Панин снова посмотрел на обложку: не Гайдар ли, «О мальчише Кибальчише». Нет, не Гайдар. И не юмор вовсе. Воениздат, тираж пятьсот тысяч. Читаем дальше.

Так, патроны кончились вовсе. Тогда, пока двое красноармейцев с крыши басмачей моделями гранат пугали, остальные, вместе с местным кузнецом, стали отливать пули из свинца подвернувшегося, а гильзы собирать старые. Про порох не сказано, но Панин понял – тоже старый использовали. Отлили пули вовремя и раздали каждому прикрывающему окно по пять штук. А те уже возле окон баррикад понаделали, не из мешков; нет. Из мертвых бандитов! (Панин снова глянул на обложку. Издание третье, исправленное и дополненное. Все рассказы написаны по подлинным документам.) Тут прилетел аэроплан от великой Красной армии. Как же ему сообщить, что здесь происходит? Ведь может сверху пролететь и подумать, мол, все хорошо. Революция продолжается, а что связи нет с районным центром неделю, так ведь всякое бывает. Написали красной краской на полотне большую надпись, где краски не хватало, там каждый донором послужил. А написали вот что: «НУЖНЫ ПАТРОНЫ! УРА!» Слава богу и Ленину, на аэроплане попался грамотный крестьянин-коммунист, пока читал, не весь бензин израсходовал. Полетел за патронами, может, в Кремль, может, ближе, о том не пишется подробно, видно, не все документы сохранились. Привез вскоре (через два денька) ящик патронов. Сбросил сверху. Хоть и бросал с небольшой высоты, однако ветром ураганным отнесло на нейтральную полосу. Прямо на середине между нашими и басмачами. Что делать? Бандитов-то две тыщи, так и сказано, точная цифра, документально зафиксирована. Поднялся тогда командир – главный пограничник, раздвинул руками баррикаду из басмачей, в халаты облаченных, кинулся в окно. Стреляли по нему все бандиты сразу, но командир был как заговоренный (таким словом и названо). Всю гимнастерку по краям пробило пулями, все плечи исцарапало, однако поднял командир ящик и поволок к своим, на руках. Добрался до опорного пункта советской власти и спокойно лег поспать. А надо сказать, если остальные бойцы еще и спали в сутки по два часа, то командир, покуда все предшествующее вершилось, не спал вовсе. Так и сказано: «не спал вовсе». Жуть просто.

На этом месте повести Панин окончательно расслабился и задремал, беря на себя отвергнутую командиром чекистов-пограничников биологическую потребность. Ему снилась конница и фаланги тачанок. Он не услышал, как вернулась с работы Аврора, но когда почувствовал рядом ее тепло, решил, что не будет вести серьезный разговор сегодня. Пусть доблестные пограничники постоят на посту еще денек, он не станет разрушать мирную жизнь девушки Авроры.

Они сближались. Две небольшие группы, всадников по двадцать в каждой. Все они были вооружены до зубов, а дальше, с обеих сторон, охватывая перспективу, стояли пешие и конные, словно древние легионы, а еще где-то за дюнами уплотняли песочек и регулировали углы прицеливания минометчики.

Внешне Джумахунов представлял из себя холодный айсберг, не тающий под выскочившим час назад из песка солнцем. Его тепла так не хватало ночью, но теперь оно уже успело трижды и четырежды надоесть. Но свет его был нужен. Пока оно не взошло, отошедший от обморока Краснодонный уговаривал Джумахунова отказаться от вызова.

– Я не могу, – ответил на это полковник. – Мои воины будут говорить, что я струсил.

– Черт с ними, Ренат, – умолял его замполит. – Собака лает – ветер носит. Поговорят – перестанут.

– Для сокрытия своего отказа мне придется убить всех свидетелей, в том числе и вас. Иннокентий Львович, – припугнул его Джумахунов.

– Что вы чушь городите. Как можно принимать этот вызов. Вы ведь не сам по себе, вы представитель Советского Союза, человек военный. Я запрещаю вам участвовать в этом поединке.

– Не имеете права, майор. Вы можете только советовать мне что-либо. Будете мешать, маршалу Жукову на вас пожалуюсь. Знаете, что он делает с нерадивыми офицерами?

– Я-то знаю, Ренат Сайменович, а вот вы, наверное, забыли? Это я на вас напишу докладную за самоуправство. Вы подумали, что будет, если вас убьют? Здесь же все развалится. Кто будет управлять этим воинством?

– Ну вот, Иннокентий Львович, а вы хотите сажать меня в дисбат. Так и так все развалится. И если мои люди – местные, не наши родные комсомольцы, узнают, что я струсил, они перестанут меня уважать, и снова все, однозначно, развалится.

– Опять чушь порете. А если там засада? И вас шмякнут на расстоянии, без всякого поединка? – оживился, найдя неотразимый аргумент, Краснодонный.

– Есть риск, конечно. Но тогда мои бойцы будут знать, что я погиб в нечестном бою, а трусом не был. Это все-таки лучше. К тому же Ибн-Норик-хан тоже может опасаться подвоха с нашей стороны.

– О! Вот и прекрасно, полковник. Давайте приготовим ловушку. Прикончим этого садиста вместе с его главными подручными, – с надеждой загорелся замполит.

– Нехорошо.

– Что нехорошо, убивать бандитов?

– Подличать нехорошо.

– Я вам удивляюсь, вы на войне или как?

– Или как.

На самом деле, Джумахунов был вовсе не против ловушек и всяческих военных хитростей, но ему представился случай, о котором можно было только мечтать: самоутвердиться еще более, заставив группировку Ибн-Норик-хана признать поражение без боя. Весть о поединке распространится по пустыне мгновенно. Его станут уважать еще более, как настоящего благородного шейха. Да и советская власть от этого только выиграет, по его мнению. О возможности неудачи он абсолютно не думал. Так что брюзжание замполита не могло ни к чему привести. Он был готов к бою и морально и физически.

Отряды сближались. И та и другая сторона были обвешаны оружием и держали его наготове. Это было похоже на переговоры двух враждующих гангстерских кланов где-нибудь в сердце современного империализма. Любое неосторожное слово или жест могли привести к стремительному взаимному истреблению. Конкретно Джумахунов не держал руку на курке, но совсем близко на переднем горбу его Огонька висел заряженный «ППШ».

Когда между отрядами осталось не более пятидесяти метров, они словно натолкнулись на невидимую преграду. Передние встали, а задние быстро рассредоточились вдоль невидимой черты.

– Эй! – заорал на арабском один из противников. – Где тут мохнатый русский паук?

Говоривший был одет не красивее других, но его одногорбый боевой верблюд имел сияющую, может быть, действительно обшитую золотой нитью сбрую. Это явно был Ибн-Норик-хан.

– Я – полковник Джумахунов, к твоим услугам, тушканчик Норик! – рявкнул, трогая с места Огонька, Джумахунов. – Давно ли ты стал ханом? Не знаю, как в Судане, а здесь, в Сахаре, такие клички не приняты.