Федор Березин - Экипаж черного корабля

Это было не в притерпевшихся нам пространствах, хуже того, это происходило даже не в привычные нам времена. И не в те, конечно, когда Вселенная вспухла, выпрыгивая из утрамбованной вакуумной пены, и бросилась завоевывать собой же исторженную протяжность мира. Это происходило во времена гораздо более поздние, когда львиная доля стабильных структур, таких, к примеру, как спиральные галактики, распались на составляющие. Центробежные силы сбросили с них брызги звезд, входящих в корону, а центры их схлопнулись, засасывая массивной черной дырой своего нутра близкие к жерлу солнца, причем не десятками, а миллионами штук, эдакой лавиной пылающего крупнозернистого песка.

Но все эти процессы протекали так долго, так последовательно и незаметно, что для наблюдателя того времени не представлялись какой-то катастрофой — они были естественным состоянием окружающей среды. А звезды, унесшиеся вакуумом от своих мам-галактик в автономное плавание, разбежались друг от дружки так далеко, что равномерно испускаемый ими свет не был способен достигнуть даже ближайшего соседа, по крайней мере в пределах шести звездных величин. Скучное небо окружало в ночную пору большинство миров того времени — безбрежная, не нарушаемая ничем чернота, пустыня, не проколотая булавками звезд. Правда, большинство миров к тому времени тихонько вымерзло, предварительно вскипев, — их центральные светила убавили мощность, сколлапсировавшись в красные карлики или, того хуже, в пульсирующие рентгеном нейтронные точки десятикилометрового радиуса.

Редко в этом море пустоты, одиночества и льда встречались исключения. Некоторые звезды покинули галактические рукава группами, тесными кратными системами и потому были обречены на вечное соседство. Их совместное действо, взаимная энергетическая подпитка и гравитационная связность смогли на некоторое время противостоять воцарившейся во Вселенной энтропии. А в их планетарных мирах, нарезающих окружности и петли вокруг своих солнц, местами еще теплилась жизнь. Странная это была жизнь, и, возможно, деструктивность и хаотичность окружения наложили свой отпечаток даже на самых разумных из местных обитателей. Еще бы нет, ведь они были продуктами природы и воспитанниками среды. У них была психика. Был разум. А причин, для того чтобы он имел странную направленность, хватало.

И однажды ударило, поволокло по трубам судьбы, стукнуло по ушам с сухим кабинетным покашливанием, уставилось в зрачки круглой министерской печатью с угадываемым смыслом шифрованной сути, дунуло в ухо мортирной краткостью телефонной мембраны. И привычный, приевшийся до механического жевания мир вокруг шатнулся, заколол сердечко ностальгией тоскливого ужаса, шевельнул волосы холодом вытолкнутых из черепа потных капель. И ошарашил, саданув с размаху молотом, обух конечной истины. И ожил, запикал в голове нарастающей трелью неподъемный, оттесненный суетностью за линию горизонта колокол рока, гахнул, вынимая внутренности, его оживший язык, а коготки надежды ухватились за последнюю опору неверия, отвернули прозрачность век от распахнутости всасывающей пасти. И зависла над Мальстремом бренность бытия на треснутом ногте, в эмали которого вытравлено жиденькими чернилами, что, мол, обман все и шуточка, учения, только — для выпаривания реакции и для чистоплюйства эксперимента — приближенные к научному реализму. Но недолог, краткосрочен век выхоленного канувшим бытом лакированного ногтя, скользит он по стеклу карнизной гладкости и до жути скоренько тоже аукает в падении. Это все ж таки стряслось…

Всеобщая атомная бойня с высыпанием из закромов всех стратегических запасов!

И он тоже, так же как многие тысячи украшенных лампасами дядей со все еще не выветренным детством романтики в головах, ошарашен, убит наповал этой вытряхнутой сутью сейфового пакета. Но прежде чем броситься, сломя голову, жать кнопки уходящих вниз карьерных цепочек, прежде чем запустить гигатонную силищу плазменной турбины, тикающей в ожидании восемью палубами ниже, прежде чем… Прямое соединение с морским генералиссимусом или с заместителем тоже допустимо. И, набравши в легкие уплотнившегося воздуха, сорвавшийся с губ откровенно-чистосердечный, но кодируемый электрической машиной вопрос: «Это учения?» И оттуда декодированной лавиной, сглаженной трансформацией цифр-импульсов, мат-пере-мат вышитых платиново-золотой нитью погон: «Вы что там, генерал-канонир, офонарели?! Сводку читайте! Не пришла?! Ну, так придет, сожри вас с потрохами Красный Пожиратель! „Баки“ нанесли сверхмощный удар по острову Мадогос. Базы „Возмездие“ уже нет!» — «О!» — «Вот вам и „О“, генерал-канонир Тутор. Не теряйте больше секунд. Срочно гоните „Сонный ящер“ в бухту — „перевозчик“ ждет. Пусть хранит вас Рыжая Мать!» И тонкой, ласковой плетью по позвоночнику щекочущий пот. И мышечная судорога в лице в преддверии пришпиливающего визга сирены. И дурацкую парадность кителя с глаз долой, под замково-шкафную стражу. И уверенный шаг в стиснутость коридорных изгибов гигантской машины. И, наконец, наваливающийся сиренный вопль.

«Сонный ящер» относился к силам передового базирования Южной Республики Брашей. Дабы запутать разведку Эйрарбии, он периодически перемещался с места на место, например с архипелага Суа его тяжелое тело иногда отправляли в находящийся на экваторе остров Мадогос или еще куда-либо. Однако ни разу за последние несколько циклов «Сонный ящер» не попадал в родное Южное полушарие, а уж тем паче на милую сердцу Брашпутиду. Нет, экипаж, посменно бывая в отпуске, туда все же добирался, ведь люди в отличие от металлической «боевой горы» — относительно быстро изнашиваемые и хрупкие системы. Но самое главное, конечно, не это: они крайне дешевы, возить их через полмира — просто-напросто дармовщина сравнительно с рокировками между островными грядами миллионотонных танковых исполинов. И потому люди хоть иногда отдыхали, расслаблялись душой и телом на пляжных отмелях бывшей столицы и в ночном бурлении отточенных небоскребными скалами улиц. Как широко они смотрелись после коридорной узости внутренностей «Ящера»!