Андрей Валентинов - Генерал-марш

Шепотом спела, губ почти не разжимая. Леонид оскалился, зашептал в ответ:

Откинулся назад, головой покачал.

– Удивили, товарищ Зотова. Эту песню я всего раз слыхал. В мае 1918-го подсадили меня в камеру к одному старому «ивану», из настоящих каторжных, от него и сподобился.

Ольга достала зажигалку. Чужими папиросами побрезговала, свои предпочла.

– Это песня Ваньки Каина, товарищ Москвин. Пугать меня не надо, пуганая. Если решили, что подослали меня к вам в Техгруппу, то зря. Шпионить не собираюсь, хотите верьте, хотите нет.

Леонид, немного подумав, порылся в папках, что край стола загромождали, достал три, самые тонкие.

– Начните с этого. Нам присылают много ерунды, мы ее «стружкой» называем…

«А мы – вермишелью, – вспомнилось Ольге, – Семен Тулак придумал».

– Научитесь правильно оформлять заключение, чтобы не придрался никто. Товарищи вам помогут, обращайтесь смело… У вас есть вопросы?

Ольга встала, затушила папиросу, взяла папки, на свое новое начальство покосилась.

«Скучный ты, Пантёлкин, когда Москвиным становишься!»

Хотела сказать – не сказала. Молча ушла.

Дверь закрылась. Леонид, не глядя, нащупал папиросу, закусил мундштук, долго щелкал зажигалкой. Все сделано правильно, нужные слова сказаны, а все равно, не так что-то. И дело не только в Ольге Зотовой. Иметь такую в группе он бы не хотел, особенно после их первой встречи, но воля начальства, как известно, закон. Вспомнился разговор с товарищем Кимом. Секретарь ЦК, не пускаясь в туманные намеки, говорил прямо и откровенно, что Леониду очень понравилось.

…В марте этого года Зотова и еще один сотрудник Техгруппы, скрыв от Центрального Комитета важные данные, полученные на объекте «Сеньгаозеро», помогли бежать какой-то подозрительной девице, вдобавок ремингтонистка умудрилась насмерть поссориться с всесильным ГПУ. Решили вместе: на работе восстановить, раз уж сам товарищ Каменев вмешался, но к важным документам и близко не подпускать. Пусть пишет отчеты по «стружке», завалы разгребает. Шпионить не станет – хорошо, а если попытается, многого не узнает.

Точка!

Леонид, налив остывшего чаю, глотнул, не чувствуя вкуса. Да, что-то не так, но не Зотова тому причиной. Сегодня утром, разговаривая с товарищем Кимом, он понял, что сам зашел за черту. Не по мелочи, как бывшая кавалерист-девица, а сразу на полную катушку. И не то страшно, что найдут и к стенке поставят, плохо в миг предсмертный последнего утешения лишиться – веры в то, что невиновен, что за нужное дело гибнешь. А такая вера стального стержня прочнее. Приходилось чекисту Пантёлкину врагов революции в расход выводить, понавидался всякого. Иной у стенки как на параде стоит, а иной жабой в собственной луже ползает. Не смелость или трусость, а тот самый стержень на колени перед врагом упасть не дает.

Старую песню Леонид запомнил на слух, с одного раза. А она-то, выходит, самого Ваньки Каина! Каинова, так сказать, окаянная…

– Пан так и приказал. Если признается, что он – Фартовый, в ножи берем сразу…

Смерть-девица спешила, слова вила плотным узлом, на темный переулок смотрела. Не ошибся Леонид, верно гибель почуял, когда в первый раз услыхал стук легкий каблучков за спиной.

– Он Фартового в Питере видел, брат показал, но издали, ошибиться не хочет.

Леонид слушал вполуха, о другом думал. Бежать нельзя, сыщут, хоть в Столице, хоть в Чите. Не о деньгах речь, о крови. Выбора нет, иное непонятно.

– А твой интерес в чем?

Девица отшатнулась, но Леонид держал крепко. Правой рукой за плечи обхватил, левой сжал подбородок.

– Если их кончать, значит, и тебя тоже. Просекла, красивая? Зачем мне на суде каблучки твои слушать?

Не испугалась, только головой дернула.

– Машкой быть не хочу.

От удивления чуть не отпустил. «Машка» на блатной фене, известное дело, чья-то зазноба. Горшки с сожителем побила, что ли?

– Мария я, Мария Поликарповна Климова. А для Пана и его дружков – просто Машка, не человек, подстилка безъязыкая. Такое со мной делали, что жить не хочется. А я их ничем не хуже, и силы хватает, и ума. Возьми меня к себе, Фартовый, но не Машкой – товарищем…

Леонид поглядел вперед, в смертную тьму. Значит, резать собрались, не стрелять. Револьвер, памятный «бульдог», спрятан в кобуре под мышкой, но расчет не на него, а на то, что в рукаве, на упругой резинке. Вовремя он вспомнил, чему старшие сослуживцы в ЧК учили! Среди своих такое называли «носить эсэриком». Почему, догадаться нетрудно.

– А как обману? – усмехнулся бывший чекист. – Сама понимаешь, где три трупа, там и четвертый ляжет. Не сегодня, так завтра.

Мария Поликарповна Климова улыбнулась:

– Лягу трупом – поделом мне будет. Значит, ума мало, если тебя, Лёнечка Фартовый, насквозь не увидела. Один ты сейчас, спину даже прикрыть некому. Пистолет дашь, сама Пана порешу, остальных тебе оставлю. Вот и повяжемся кровью, не с руки мне тебя сдавать будет.

Леонид решился.

– Ладно, возьму в товарищи. Только не смей больше Лёнечкой дразниться, не люблю. А тебя как называть? Марией или Марусей?

– Муркой! – блеснули белые зубы.

Бандит Фартовый, глубоко вздохнув, улыбнулся в ответ. Эх, Мурка, Маруся Климова, знала бы ты, сколько у него уже товарищей перебывало! И куда делись? Только чекист Пантёлкин знает.

Расстегнул кобуру, «бульдог» достал.

– Слушай сюда, товарищ Мурка…

Сергей Панов – Серега Пан – до мелочей все продумал. В феврале банда остатние дни доживала. Питерское ГПУ взялось за дело всерьез, еще день-два, и сомкнется кольцо. «Малина» на Можайской последней была, но Пан соваться туда не советовал, опасался. Значит, пора уходить. Деньги – червонцы, пачка валюты и горсть «камешков» покрупнее – в надежном месте. Поэтому на Можайскую не идти, а забрать запас – и к Исаакиевскому собору, где рынок. Там найти знакомого скупщика, что в пригороде живет, пристроиться к саням, вместе с уезжающими торговцами выбраться из города – и к границе. Было у Пана на примете «окно» – прямиком в Эстонию. А в Ревеле живет его дядя, белый эмигрант, капитан 1-го ранга.

Фартовый с планом тут же согласился, только предложил Пантюхину ничего пока не рассказывать. Дружба – дружбой, а жизнь у каждого одна. За деньгами пошли вместе, два Пана, два товарища: Панов и Пантёлкин. Спешили – рассвет близко. В конце Литейного свернули в нужную подворотню, чтобы к черному ходу попасть, а оттуда сразу на чердак.