Димыч - Последний князь удела

От этих раскладок всем стало дурно, оставалось узнать точный доход удела, но судя по грустным лицам дворян, если налогов и хватит, то впритык.

-Статочное ли это дело, цельный полк с двух малых уездов кормить - возмутился Коробов - испокон веков таковой беды с нами не бывало. Полное оскудение людишкам выйдет. Да и где селится-то такой прорве служивых? В Угличе, чай, стоко дворов-то не будет-

-Ништо, крестьянишек по округе в селах к зиме на городовое дело соберете и срубите новые слободы - ехидно утешил новоиспечённый стрелецкий голова - а чтоб с удельных прибытков прибранным служивым кормится, об том указ есть царский. Сам у судьи стрелецкого приказа видывал, у боярина Иван Васильевича Годунова, так что можете челом ему бить, ежели таковой постой вам невмочь-

Обед завершился на траурной ноте, моя свита расходилась с него, как пришибленная. Стрельцы с головой отправились в посад - определятся на постой, я же с парой дворян двинул к болящему дьяку. К нашему приходу он уже вылез из лохани и с довольным видом дул рекомендованный брусничный взвар.

-Спаси тебя Христос, княже - страдающему стало явно легче и его стали терзать ненужные мысли - а корешки да листва та не колдовские были, не согрешил ли я по твому совету, без свово умысла?

-Что ты, как подумать мог сие - деланно возмутился избавитель от мучений - разе ж супружница царского шурина посоветует чего богу не угодного?-

-Ну да, ну да, эт лукавый мне нечестивые помыслы в голову толкает - исправился Алябьев - тяжко ему видно, што избавился аз Божьим соизволением, да твоим советом от мук адовых, нечистым на меня измысленным -

Не лишённый последней совести, а потому благодарный мне за исцеление дьяк честно рассказал, что велено ему учитывать все доходы удела и слобод, назначенных в кормление Марье Нагой, и контролировать их сбор. Первым делом ему следовало обеспечить содержание стрельцов, и уж потом выдавать на обиход удельному двору, да царственной монахине. Что эти выдачи будут обильными, сильно сомневался сам приказной, точнее сказать он не мог, все писчие книги по городу и уезду пропали во время бунта.

- Сам с чего кормиться думаешь? - прямо спросил я у приказного.

-Дык пожалуешь поди земелькой-то в испомещение - простодушно удивился Алябьев - опять же, у водицы быть, да не испить - такова на Руси не видывали-

-Нет, честный друже, положенных по чину кормов не жди - они мне царём пожалованы - пришлось огорошить представителя финансового ведомства - поместья давать не с чего, сам вскоре исхудаю, в рванине ходить буду, а будешь лихоимствовать - поеду брату челом на тебя бить -

-Как же жить-то и царёву службу справлять?- поразился служащий четвертного приказа - У меня ж дачи-то в Нижегородском уезде, оброк возить оттуда крестьянам моим невмочно, а с торга еду да питьё куплять никаких прибытков не хватит-

После недолгих торгов дьяка удалось уговорить закрывать глаза на отклонения от правительственных указаний за небольшую мзду. Согласился он на посул в размере поместья из полутора сотен четвертей доброй земли на поле, да официально положенных сборщикам налога кормовых денег в размере пяти процентов от собранных средств. За это дал согласие Дмитрий сын Семёнов заниматься только лишь учётом, притом взять в подьячие и писчики моих людей, а сбора денег с населения не делать вовсе, полностью доверяя эту щекотливую процедуру княжеским приказчикам. К тому же ездить в седле приказному было явно вредно, о чём ему было доходчиво разъяснено.

С доброй вестью об удавшемся захвате контроля над финансовыми потоками я и вернулся в княжеские хоромы, указав отдирать от всех стен тряпье, которое следовало прокипятить да раздать как жалованье дворянам, кто захочет получить вместо серебра по низкой цене.

Ужинал реципиент моего сознания в уединении, нарушаемом только шушуканьями стольников, коих назначили из старших ребятишек-жильцов. Подкреплялся я плотно, а заснул моментально, прошедший день был весьма насыщенным.

Глава 20.

Последовавшие за днём возвращения в Углич две недели были насыщены мелкой хозяйственной деятельностью, в которой я надо признать не преуспел. Основная причина проблем, парализовавших хоть какое приближение быта к известному мне, состояла в том, что большинство служащих и работников удельного двора терпеливо выслушивали мои мудрые поручения, согласно кивали головой и ничего не делали. Совсем немногие искренне старались помочь или прямо указывали на невозможность выполнения задания. К этому узкому кругу принадлежали Ждан Тучков с женой и сыном - эти люди фактически и были моей истинной семьёй, Арина пестовала восприёмника моего сознания с рождения, выкормила и вырастила его, Баженко был постоянный участником совместных детских игр. Не игнорировал меня Афанасий Бакшеев, видимо старый солдат разглядел во мне что-то, что уверило его в моей не детской разумности и полной вменяемости. Так же к умеренно вменяемым придворным можно было отнести тех, кто ездил с нами в Москву и обратно. Слушали меня, не хихикая в кулак, почти излеченный литвин Ивашка, да двое пленных - черкес Гушчепсе и стремительно обрусевающий татарчонок Габсамит.

Единственным достижением за прошедшее время можно было считать окончательную вербовку на свою сторону дьяка петелинского четвертного приказа Алябьева. Это особенно поспособствовали Тучков старший и младший из прикупленных нами полоняников. Ждан, передавая выздоравливающему приказному мои рекомендации, не уставал повторять, что всё его исцеление не от глупых корешков, а лишь от чистой мольбы невинного блаженного отрока.

Да ещё по огромному секрету рассказал, что сам царёв слуга, конюший и боярин Годунов не считает зазорным послушать мальца, ибо было с ним чудо у стен дома Живоначальной Троицы.

Габсамит же оказался среди всех единственным одинаково хорошо знавшим арабские и славянские цифры, после ознакомления с более привычным мне написанием его счётных знаков, он то и занимался переводом из одной счётной системы в другую. Я же зубодробительную для местных арифметику в привычной записи рассчитал очень быстро, и после обратной дешифровки отправлял счётные записи проверенными, изумляя здешних счетоводов.

Это быстро убедило дьяка, что легко воровать не получится, а грамотная кляуза на самые верха государства могла преизрядно ему повредить. Так что получать гарантированный доход за сотрудничество Алябьеву показалось вернее, чем вступать в борьбу за серебро, прилежно исполняя правительственные наказы. И скорее всего, этот довод убедил присланного финансового распорядителя сильнее, чем оказанная ему медицинская помощь, ибо боль он мог терпеть, а полное умаление прибытков - нет.