Денис Чекалов - Кровь дракона

Он почувствовал свое тело, открыл глаза, с трудом сел, привалившись к еловому стволу. Мысль о возвращении упыря придала ему новых сил, он вскочил, желая увидеть мельницу и понаблюдать за ней, однако со всех сторон его окружали спящие зимние деревья, да близко журчал незамерзающий ручей.

Петр подумал, что нечистая сила занесла его в глубину леса, чтобы плутал там до смерти от мороза и голода. Черное, уже ночное небо казалось лежащим на последних высоких ветках деревьев, шумевших при порывах ветра, сбрасывавшего с них небесную чернь. За ней открывался небосвод, сияющий холодными, отрешенными звездами.

Кожевенник брел, натыкаясь на деревья, проваливаясь в снег, застревая в буреломе, стараясь во время просветов в тучах и появления лунного света определить, где он, и путь к дому.

Казалось, что ночь близится к концу, ему было жарко от слабости и борьбы с чащобой, но даже прежде пути домой он хотел увидеть мельницу, убедиться, там ли боярин, или видение это было происком нечисти. Выбираясь из особо заплетенной чащобы, в свете на мгновение выглянувшей луны, увидел он белеющею снегом тропу, по которой шел к мельнице. Но вместо вырубки, на которую выводила раньше тропа, сейчас она упиралась в деревья, почти смыкающиеся стволами. Понял Петр, что и сама мельница, и место, на котором она стояла, исчезли вместе с мельником. Он никогда не сможет узнать, в чем заключена непобедимость боярская, колдовская, против которой человек смертный бессилен. Не думал Петр, что тяжесть на сердце может увеличиться, но невозможность отомстить за сына подавила его дух, надежду в возмездии найти успокоение.

Тропа вывела его к дому. Он понял, что ночь только начинается, а колдовская морока замутила ему голову, заставив короткое время принять за целую ночь. Он постоял перед домом, желая прийти в себя и не показать жене пережитого им ужаса. Отряхнулся от снега, вытряс из волос сухие листья и обломки веток, набившиеся в чаще, где он потерял, не заметив, шапку. Войдя в теплый дом, увидел Спиридона на лавке возле окна, хлеб на столе и сидящую рядом Аграфену, с тревогой глядящую на дверь:

— Слава Богу, ты пришел. Почему так поздно? Спиридонка уж какое время назад закрыл мастерскую.

— Заглянул к Игнату насчет кожи, да ты знаешь его, балабола, так заговорил, что про время забыл. Давай, что есть, горячее, замерз что-то по пути домой.

Аграфена уже доставала из печи котелок, источающий аромат похлебки с сухими грибами. Ослабев от мыслей тяжелых, блужданий по лесу, Петр ел быстро и жадно, на него непохоже, обмениваясь с женой короткими замечаниями. Спиридон, тихо сидевший на лавке, думал о своем — он понял, что хозяин обманул жену, поскольку знал, что Игнат намедни уехал по своим делам. Да и видел парень, что Петр, выйдя из мастерской, завернул к лесу, в котором делать ему было нечего, если только не запала безумная мысль разобраться с нечистью на мельнице.

Дорога подмерзла. Вечерело. В морозном воздухе издалека слышался дробный цокот конских копыт. Если бы кто внимательно присмотрелся к летящей кавалькаде, то был бы немало удивлен. Не все кони ступали на промерзшую дорогу. Некоторые всадники будто бы скользили в воздухе, не касаясь копытами земли. Впереди скакал боярин Воротынский.

Ох, как не любил он проезжать эти московские окраины, везде здесь от каждого дома шел дух благопорядочности и благонравия. Каждый в своем убогом домике крестился и молил о чем-то своего бога. От каждой такой молитвы у боярина по телу скользили морозные мурашки.

И мысли этих жалких людишек простые и бесхитростные, казалось освещали их дома ярче лучины и огня очагов. Да и чего они могли еще желать, кроме мира и покоя, ныне присно и вовеки веков. Ничего, скоро придет настоящее время, время истинных хозяев жизни.

Воротынский задумался, бесовский конь как-то неловко оступился, переступил в нетерпении копытами, когда сбился с ритма, да и поскакал себе дальше.

Только последний корочун увидел, что произошло и осклабился в мерзкой ухмылке. Хотел он протянуть свои грязные руки к душе затоптанного ребенка, но так тот был невинен и чист сердцем, так много света и тепла переполняло его при жизни, что корочун заворчал и в злобе поскакал дальше.

Всадники в молчании неслись по дороге. Вот и палаты боярина скоро. Кони бесовские даже не запыхались.

Чудные кони, удивлялись конюхи, не потеют, глаза у них какие-то не приведи господи. И в конюшню их заведешь, так другие лошади сразу волноваться начинают, копытами бью, ржут. Нечисто, видать здесь дело. Но кто ж против всесильного боярина пойдет. Да и что сказать можно? Что конь после скачки не вспотел, не запыхался. Лучше молчать, да таиться, супротив силы не выступать. Плеть обухом не перешибешь, вот и весь сказ.

Мрачные всадники въехали в богатое боярское подворье. Из теплой конюшни к ним тут же выбежал конюх и его помощники. Сначала помог хозяину слезть с седла, а потом вопросительно уставился на него, ожидая приказаний, что дальше делать.

Никто из слуг никогда не осмеливался смотреть Воротынскому прямо в глаза. Всегда старались смотреть мимо, чтобы не встречать этот странный холодный недобрый взгляд.

— Мою лошадь и боярина Бардина отведи в конюшню, вытри, накорми, но сперва поводи — пусть отдышатся, да остынут. А других коней прямо здесь привязать следует. Они ничего не боятся, ни мороза, ни снега, ни таких воров и бестолочей, как вы. Чего стоите, рот раззявили. Пошли, пошли, лодыри, лежебоки.

— Ишь, злой какой, никогда слова доброго не скажет, — проворчал молодой конюший.

Спутники боярина не стали дожидаться помощи слуг. Они скользящим движением спустились на землю и последовали за Воротынским.

В большой зале уже собралось человек двадцать. Они разом прекратили разговоры и повернули головы в сторону вошедших.

Возглавлял процессию сам хозяин. Рядом с ним шествовал боярин Василий Бардин, — был он высок ростом, с нездоровым румянцем на лице и детскими пухлыми губами.

Чуть поодаль поспешал за ними сын мелкого князя — Григорий Хурбин. Красавцем его никто бы не назвал. Князек косил на правый глаз и был богат на бородавки огромных размеров.

Разрумянившиеся с мороза, они представляли собой разительный контраст со своими спутниками. Их было семеро. Пятеро были как-то все на одно лицо. Не то, чтобы совсем близнецы, что-то очень похожее на партию серых, старых, хорошо застиранных носков. Не одинаковые, но сильно друг на друга похожие.

— С хорошими новостями или нет? — задал вопрос высокий костлявый старик, кутающийся в меховую накидку.

Хотя Никифоров стоял совсем рядом с горящими в очаге углями, он все кутался и даже, казалось, дрожал от холода.