Константин Чиганов - Пламя свастики (Проект Аугсбург)

Коля лежал тихо, полузакрыв светло-голубые крестьянские глаза. Он хотел подумать о доме, о знакомых девчатах, о друге своем Ваське Каширине, но всплывало совсем иное. Всплывал первый и последний бой, когда их выгрузили из вагонов и долго гнали степью, до кем-то отрытых окопов. Потом они ждали, ждали, иногда поругивая палящее солнце, жизнь и немца. Поругивая пока беззлобно почти - новобранцы, стриженые головы, пацаны в необмятом х/б. Почему-то они представляли себе бой в духе фильмов вроде "Если завтра война". По полю должны побежать немцы (которых никто еще не видел), и по ним ударит пулемет "Максим". (Хотя пулеметная рота задержалась на марше, но об этом они не знали). Вместо этого где-то за линией их окопов в небо поднялись черные столбы, и опали, а потом раздался отдаленный гром. Никто даже не подумал в ту секунду, что это уже немцы, их артиллерия. Следующий залп накрыл их левый фланг, и там все заволокло серо-черной завесой. Коля не испугался, но очень удивился. Потом на поле впереди показались серые коробочки, и только спустя минуту (время, казалось, стало упругим и растянулось, как во сне) по окопам пошло гулять слово "танки". Коля старался разглядеть рядом с коробочками людей, но было слишком далеко. Кто-то закричал протяжно: "Слушай мою ко-о-о...", и больше Николай ничего не помнил. Снаряд ударил рядом, похоронив нескольких товарищей и выбив из него сознание. Так он, не сделав ни единого выстрела, попал в плен. Очнулся уже в ревире лагеря неподалеку от Смоленска. Если бы не какой-то сердобольный немец, проверивший ему пульс, его, видимо, бросили бы в общую яму с другими убитыми.

Виктор легко дышал носом, стараясь получше ощутить свое тело и с тревогой спрашивал его: не подведешь? Он не говорил товарищам о себе вовсе, вообще был неразговорчив. Раньше, до того как его обрили в лагере, был он черноволос. Темно-серые глаза на правильном, мрачном лице и немного горбатый нос - что называется, без особых примет. Сейчас щеки Виктора заросли упругой щетиной, как и у Вано. Коля еще не брился, а у Антона борода почти не росла, может быть, от истощения. Виктор сохранил сил больше, чем остальные, больше, чем армянин, активность которого казалась несколько лихорадочной из-за недостатка сил. При этом он отдавал часть скудной пайки Коле, отговариваясь тем, что и до войны ел мало. Другие делали б то же самое, но тогда у них не осталось бы сил для работы. Он не знал, что втайне другие пленные уважают его, считая скрывающимся командиром. Отчасти, пожалуй, так оно и было. "Все, завтра так завтра..." И Виктор тоже уснул.

Утром, после брюквенной баланды, излюбленного блюда лагерных поваров, их погнали в карьер. Как и всю неделю, работать пришлось вчетвером в дальнем конце, в стороне от остальных заключенных и охраны. Немцы заметно расслабились, полагая, что бежать в чужой оккупированной стране рискнет только ненормальный. За ними наблюдал один часовой - Фриц-падла. Хотя от рождения именовали его иначе, заключенные прозвали этого откормленного, не первой молодости баварца так за пристрастие к мордобою и за то, что от него постоянно воняло - похоже, мыться его не учили в принципе. Падла мурлыкал под нос песенку, довольно беззаботно закинув винтовку за плечо, и не замечал, что Вано, выполняя свою часть замысла, работает рядом с ним, старательно разбивая большой и неподатливый камень.

И когда армянин, вскинув лом, ударил солдата в затылок, Фриц рухнул беззвучно. Вано уже перехватил винтовку и рвал с немца ремень с подсумками. Остальные, увидев это, выбрались из еще неглубокого, по пояс карьера и нырнули в чахлый кустарник вокруг каменоломни. Еще вчера уговорились бежать в разные стороны и поодиночке. Так у кого-то из них были реальные шансы уйти от облавы, устроенной на беглецов, тогда как группу легче обнаружить, и скорость ее зависит от самого медленного бегуна. Вано, наконец, справился с ремнем и скрылся тоже. Под серым весенним небом на краю ямы остался только один человек в серо-зеленой шинели, мертвый или умирающий. Ветер шуршал над ним голыми кустами и уносил запах беглых.

Антон начал задыхаться, как только пересек невспаханное поле. Когда-то здесь выращивали пшеницу или ячмень, теперь почва была сухой и ломкой. Комки серой постной земли рассыпались под ногами, обутыми в грубые боты с подошвами, вырезанными из автопокрышек. Антон все острее ощущал все свои тридцать пять лет и два года концлагеря. Наконец, он остановился и тяжело перевел дух, покачнувшись. Показалось, что земля поплыла куда-то вбок в истоме - от недоедания, понял Антон. "Сейчас, сейчас..." - он выравнивал дыхание. Наверное, отряды охраны уже подняты по тревоге и грузятся в машины, чтобы оцепить район. Крылья бы сейчас, крылья! Слабый отзвук достиг его слуха. Теперь отчетливее. И тогда он понял и побежал, нелепо качаясь и кренясь.

То был собачий лай.

Антон добрался до края поля, когда из голого леска на противоположной его стороне вылетели две огромные, натасканные на человека овчарки в широких кожаных ошейниках: чепрачная и серая. Теперь они не только чуяли добычу, но и видели нескладную фигуру в серых отрепьях. Отмахивая по рыхлой почве громадные прыжки, овчарки молча побежали через поле. Антон успел повернуться, слыша дыхание за спиной, и тогда чепрачный зверь кинулся на него, метя в горло. Человек падая, защитился локтем, клыки собаки сомкнулись на руке. Вторая, возбужденно хрипя, вцепилась ему в правый бок под мышкой. Сначала Антон даже не почувствовал боли и не успел испугаться, отталкивая оскаленную собачью морду от лица, потом остро рвануло бок, хрустнула, переломившись, локтевая кость, и овчарка добралась до его горла.

Коле повезло, - он с самого начала выбрал удачную дорогу, углубившись в лес, все дальше забираясь от его края. Он иногда шел, иногда бежал, легко, насколько может бежать истощенный человек. С хмурого неба, казалось, кто-то смотрит на него ласково, понимающе. С детства атеист, Коля прошептал даже: "Ну, помоги!" Пахло свободой. Непонятно, как, но все же свободой. Сейчас Коля, бывший рядовой строевой части, ощущал себя, как ощущает молодой зверек, впервые вырвавшись из клетки и уверенный, что его не найдут. Он не вспоминал о других, захваченный этим порывом, как ветром. И едва не пропустил момент, когда деревья расступились. Впереди была дорога, хорошая грунтовая дорога, и Коля еле успел сообразить, чем это ему грозит, и нырнуть обратно под деревья. Теперь они, казалось, слабо закрывают от взглядов. Взревел мотор, раздался гортанный крик. На дороге показался бронетранспортер. Желтый в зеленых разводах, с черными крестами, он походил формой на гроб. Сзади машины начали появляться маленькие фигурки в зеленом.

Заключенные могли надеяться только на свой запас времени и на то, что немцы не смогут малыми силами найти нескольких человек, но побег обнаружили слишком рано, и охранные моторизованные части из долгожданного пополнения, подошедшие к полудню, сразу были брошены на след. Собак не было, и Коля, видя, как фигурки растягиваются цепью, принял единственное решение, сулившее надежду. Слишком уж хорошо просматривалась дорога - когда он ее пересекал, пулеметчик на транспортере заметил грязно-серый силуэт и, не раздумывая, дал длинную очередь. Коля нырнул под деревья на той, свободной стороне, когда что-то тупо стукнуло его в плечо. Ветка! Он побежал, пригибаясь, но отчего-то слишком тяжело, и быстро начали уходить силы. Потом он вовсе остановился, кляня свою слабость, но не смог устоять и упал на колени. Правел правой ладонью по груди и удивился - роба оказалась мокрой. Вид собственной ладони испугал его: вся вымазана красным. Боли он не ощущал, только онемело левое плечо и руку словно бы начало сводить. "Бред, это что!.. В меня?" Он улыбнулся и сказал себе: встань! Ты их обогнал. Ты ушел, твою так!..