Константин Чиганов - Пламя свастики (Проект Аугсбург)

-- Почему же именно про Наполеона? - Клери не сдержала улыбки, теперь вполне искренне. Она видела, как ему скверно, и оценила немудреную шутку. Этот парень не был похож на провокатора. Никак.

-- Первая французская ассоциация для меня. Можно про Марата, но это слишком печально. Я не в очень-то галантном виде, мадемуазель.

-- Вы не француз, так что не переживайте об этом.

-- Верно. Я не француз. Я русский. Беглец от радостей нового немецкого порядка. Полковник, Гассен, помню, страшно удивлялся. "Для унтерменша, - говаривал, - вы очень умны, так неужели вы не видите, как полезно наше культурное влияние". Культуртрегеры хрено... - он прервался, поняв, что говорит сам с собой. - Извините. Я кажусь не в себе?

-- Немного. Вы ложитесь, ложитесь. Доктор говорил, что пневмония...

-- Нет у меня никакой пневмонии. И грудной жабы нет...Тут совсем другое. До дна высох... Ладно. Не уходите пока. Мне так веселее. А это... - он пошарил в расстегнутом пижамном вороте и достал серебряный крестик на плетеной цепочке.

-- Я вам повесила. Хотела, чтобы вы поскорее выздоровели. Носите дальше. Говорят, серебро темнеет, если у носящего черно на сердце.

Он рассматривал ясный без пятнышка металл.

- А я слышал, что оно помогает справиться с нечистью. Спасибо. Когда-то запорожские казаки оправляли иконы только в серебро - золото они считали дьявольским.

Пару дней спустя через агентуру пришли сведения о гибели танковой колонны на марше, и о расстрелявшем патруль, одетом в немецкую форму. Руководство предположило, что найденыш и есть тот самый. Клери поручили проверить его - организации дико не хватало опытных боевиков.

За это короткое время больной и сиделка успели переговорить о многом, только не о важном сейчас. Виктор более не пытался выяснить что-то об организации, только просил приносить свежие газеты с фронтовыми сводками. Вместо этого он вспоминал довоенные времена в России, (при этом почти не говоря о себе), расспрашивал девушку о ее тогдашней жизни, и делал это так тонко и тактично, что Клери незаметно рассказала всю свою недолгую жизнь до начала военного кошмара, рассказала даже о полудетских увлечениях и о Поле.

-- Ох, Франция, - начал он однажды, сидя в серой пижаме на кровати после не совсем удачной попытки подняться и пройтись по комнате - он еще недостаточно окреп для этого. - Теплолюбивая, легкомысленная и кокетливая.

Клер надела в тот день шелковое темно-голубое платье и зачесала локоны вверх. Она обиделась и приготовилась ответить, но он продолжал:

-- Не зря же наш Лев Толстой...

-- Я тоже читала "Войну и мир". Он не очень-то скупился на выражения.

-- Но ведь справедливо?

-- Конечно, нас лучше видно, если смотреть из России...

-- Ладно, ладно. - Он, кажется, и не заметил яда. - Оставим национальную рознь на потом. В сущности, ты счастливый человек - такие как ты не понадобились ни вашим собственным властям, ни немцам.

-- А ты?

-- Сперва мной заинтересовались на родине. Если б не шеф Николай Андреевич, живым бы я оттуда не вышел. Да. Ты и не представляешь, что творится у меня дома, в России. Потом я попал к этим белокурым бестиям. Гассен, когда меня допрашивал, все удивлялся, почему я не перейду к ним на службу:

"Вы верите в коммунизм? - спрашивал.

-- Нет.

-- Вы патриот? Обожаете Россию?

-- Вряд ли, -сказал тогда я. -Скорее, меня доняли бредовые идеи. Что ваши, что наши. Они стоят друг друга. И не стоят пролитой крови.

-- А-а! Вы повторяете вашего, как его? Достоевского. Слезинка ребенка...

-- Чушь. Детские слезы - недолгие грозы. Если бы речь шла еще о жизни или свободе, как сейчас для нас, русских. Но национальная, копрофильная, инфернальная или иная идея! Убивать и умирать из-за больного воображения? Бред. Этого я никогда в вас, людях, не пойму. Довольно одного трупа, чтоб его кровью изгваздать самую святую идею. Любую! Вы понимаете?"

Виктор замолчал, отвернувшись, забыв о Клери. Потом поднял на нее темно-свинцовые глаза.

-- Он так и не понял, мадемуазель.

-- Но я понимаю.

-- Женщины вообще психически здоровее, Клер.

Человек в сером костюме пожал плечами. В старом доме было тихо-тихо. Клери глядела в погасший камин: комната с картинами на желто-коричневых стенах превращалась в царство теней.

В темном платье девушка казалась тоньше и старше, с тайной жалостью заметил ее собеседник. Он всю жизнь считал, что женщинам не место в таких делах. Есть вещи превыше женских сил и понимания. Но что делать, когда остро не хватает людей? Что прикажете делать?

Начиналось лето. Опять будет жара. Человек в серой "тройке" был уже немолод, и остро чувствовал свое нездоровое изношенное тело в такое время года.

-- Ты считаешь, он свой? Не струсит?

-- Я думаю. Он просит проверки, говорит, что не может сидеть так. Пока... пока война. Он совсем поправился.

-- Просит проверить в деле, значит...

Теперь втроем они расположились у обочины проселочной дороги, в тени кустарника, поджидая машину штандартенфюрера. Эсэсовский полковник, фамилию которого Виктор не запомнил - незачем, имел отношение к системе концлагерей в Европе, так что Виктор мог считать, что хоть отчасти расплатится за Вано, Антона и Николая. Русский еще раз ощупал в кармане рубчатую гранату и маленький "Вальтер". Двое товарищей, в таких же широких макинтошах, назвавшиеся Апрель и Август, настороженно поглядывали на него. Виктор ни на минуту не усомнился: при малейшем неповиновении двое его убьют и оставят рядом с немцами.

Апрель курил папиросу, и запах дешевого едкого табака неприятно щекотал ноздри Виктору. Август распахнул плащ и перевесил поудобнее автомат - неуклюжий маленький МАС-38. Передернул затвор. Лунный свет заливал поворот дороги перед ними, угольно темнели кусты по ее сторонам.

Три минуты до срока.

Легкий гул издали. Черный легковой "Мерседес" с брезентовым верхом показался в сумраке. Голубоватый свет его маскировочных фар почти не отличался от лунного. Виктор не к месту подумал, что в такую ночь фары можно было вообще не включать. Элегантная машина сделала широкий разворот, блеснул хром радиатора. Виктор достал гранату и стиснул в руке. После всего испытанного сейчас он почти не волновался. Единственное - не прострелят ли ему случайно спину, когда откроют огонь братцы-месяцы?

Машина поравнялась. Виктор вырвал чеку, сжал бугристый чугунный плод и метнул его под длинный кузов. Хлопнуло - не очень громко. "Мерседес" тяжело осел на передние колеса и со скрежетом замер. Тут же из-за кустов сухо протрещал автомат и смолк - заело затвор. Распахнулась передняя дверца, и высокий человек в серой форме и фуражка прыгнул на дорогу, вскинул что-то металлическое в сторону обочины.

Виктор, не раздумывая, не вспомнив о пистолете, шагнул на лунную дорогу, взмахнул руками, словно ловя что-то в воздухе. Дальше глазам можно было не поверить. Из рук эсэсовца-шофера вырвало автомат, оружие взвилось вверх и по дуге полетело к русскому. Виктор перехватил рукоять и выжал спусковой крючок. Фигура немца качнулась, фуражка слетела, и от затылка брызнуло на боковое стекло машины черно-серым.