Анатолий Гончар - Возвращение

— Что ж, я не возражаю, — не стал сопротивляться я, — тогда вперёд!

— Это что ж, прям щас и выходить, не откушавши, не отзавтракавши? — на лице отца Клементия отразилась вся боль земли росской. Можно было бы ещё малость над ним поизгаляться, но я поспешил его успокоить.

— Нет, не сейчас, — на лице Клементия появилось выражение облегчения, словно он только что сбросил с плеч тяжёлую обузу, — и позавтракать успеем и пополдничать. Ближе к обеду пойдём, когда к городу караваны заморские подтянутся. В суматохе про нас, может, и не вспомнят.

— Наверняка! — согласились с моим мнением святые отцы.

Сказано — сделано. Пошли ближе к обеду и правильно сделали, ибо уже наутро число плакатов, знакомящих жителей с приметами моей личности, заметно увеличилось, к тому же их слегка подправили. И теперь разыскивался не просто подлый убийца и сумасшедший, а я, собственной персоной (чудом уцелевший и объявившийся), только с маленькой приписочкой для народа росского: тёмными силами околдованный и злу продавшийся. Если честно, то я так и не понял: что имелось в виду: околдованный я или продавшийся? Кроме того, предполагалось, что путешествую я совместно со своими сообщниками. Так что из города мы выходили поодиночке, и дабы не подвергать народ искушению, очень долго перед этим гримировались.

За воротами мы оказались уже ближе к вечеру и повернули свои стопы не туда, куда предполагали мои святоши, не к царству — государству оркову (ибо там осталось моё снаряжение), а в сторону, от него противоположную, в леса, где стояла избушка столь милой моему сердцу бабушки Яги. И как в сказках говорится, долго ли коротко, но миновали мы стороной восточной Трёхмухинск и вошли в лес.

Сначала мои спутники шли по моим следам в готовой покорности, но чем дальше мы углублялись в лесную чащу, тем беспокойнее становились выражения их лиц.

— Слышь, Никола, куда эт мы направились? — отец Клементий отодвинул посохом свесившуюся вниз ветку орешника и, переступив через сучок, смачно раздавил большущий красный мухоморище.

— К Матрёне Тихоновской избушке, — совершенно беззаботно ответил я, без остановки продолжая свой путь.

— А не заплутаем? — на всякий случай поинтересовался отец Иннокентий, шедший в замыкании.

— Не должны, — ответил я со всей присущей мне беззаботностью. Дома (в нашем мире) я неоднократно вычерчивал на бумаге карту Росслании, строил макеты знакомых мне мест, и вот теперь пришло время проверить мои выкладки на практике. В кармане моего маскхалата оказался абсолютно рабочий компас (последнее время у меня появилась шиза: я стал таскать их по две — три штуки, рассовывая по карманам и рюкзаку), и теперь я двигался по лесу, ориентируясь на его стрелку. Двигаясь по компасу, я не рассчитывал ни выиграть время, ни сохранить силы (по моему многолетнему опыту, хождение даже по извилистым и не слишком ровным дорогам гораздо быстрее и приятнее любого прямого пути по пересечённой местности). Я добивался одного — безопасности. И это мне удалось, правда, мы малость поныряли в болоте, поспотыкались на гигантских муравейниках, но всё же к полудню следующего дня достигли искомого места. Не буду приводить все те глаголы и эпитеты, что прозвучали за истекшую ночь в мой адрес, но их вполне бы хватило, чтобы написать маленькую книжечку из жизни портового грузчика. Но не о том речь…

Наконец, мы выбрались на поляну перед Матрёниной избушкой. Я оглядел прилегающую местность и ничего подозрительного не обнаружил. Но прежде чем расслабиться и перевести дух, я всё же поспешил укрыть всю нашу троицу под пологом бабулиной маскировочной сети. И только оказавшись на пороге скрытого от глаз терема, позволил себе минуту блаженного отдыха.

Деньжат мы в Матрёниных закромушках набирали, не спеша и не балуя. Слишком много не брали. Излишние деньги, как говаривала Тихоновна, зло притягивают. А их, лишних-то, в сундуке и не было. С тех пор, как я тут последний раз был, Яга многонько поистратила. Я набрал малость медяков, отцу Клементию серебра отсыпал, а Иннокентию досталось нести жменю золота. Я — то, что чужие деньги брал, так с разрешения — мне ж ещё в прошлый раз Яга наказала: "Дабы нужда тебе будет, а меня дома не застанешь, в терем заглянь. Ларец в тайном месте стоять будет, твоим глазам видимый, другому он и не откроется, а ты только руку на него положи. А там бери, сколь хочется, сколь душе твоей пожелается. Мне ж злато-серебро, сам знаешь, в лесу без надобности, тока для людей хороших да сироток нищих приберегаю". Вот, помня те слова, я тут и оказался, а нужда у нас и впрямь великая была. Идти на прокорм себе зарабатывать времени не было, дорога в путь звала. Я же ещё не всех друзей — товарищей разыскал, ещё и о своей судьбе ничего не выискал, да и меч Судьбоносный где-то затерялся. А в ларце и письмецо для меня сыскалось:

Здравствуй, свет мой Колюшка! Поклон тебе шлю нижайший. Как ушёл ты от нас — недолго счастие длилось. Думали, мир навек и детишкам радуга, а оно вона как обернулось. Прибамбас — то наш совсем осколюжил, с ума выветрился, отдохнуть захотел, вот советник теперь от его имени государством и заправляет. Всё, что трудами сиротскими восстановили, склеили, всё в единый миг порушили. Нынче всяк себе вновь царем царствует, сосед соседа со света сжить пытается. Не по — божьим законам — то живём, а по бесовским. Коль письмо чтёшь моё, знать, казна тебе ныне потребовалась, тока казны той в десять разов от прошлой осталося. На мирские дела я бы и всё потратила, да чую, что тебе сгодится ещё. До свидания, Коленька, а Род даст, ещё свидимся. Твоя бабка Матрёна. Внизу размашистая подпись.

Прочитав письмо, грустно мне стало. Какой человек всё же хороший эта Матрёна Тихоновна! Ей и самой, видать, трудно живётся, а она всё обо мне думает. Всё сделаю, дни и ночи по стране идти и скакать буду, а о судьбе её выведаю!

Отдохнуть решили в тереме, а наутро в путь отправиться. Так оно и получилось. Вышли, когда солнышко над лесом вышло. Шли неторопливо, ноги не сбивая, красой природной наслаждаясь. По пути к Степанычу заглянули. Поговорили малость, чайку с бубликами попили. (Интересно, где он бублики берёт? В самом деле, уж не сам же выпекает?) Про Ягу и прочих наших он знал меньше нашего, но в погибель бабкину не верил, так и сказал.

— Я её, старую, знаю, поди где-нибудь в лесах дремучих до лучших времён прячется.

Распрощались с Лешим и дальше пошли. Славный дед всё же всучил нам по свёрточку, в каждом по туесочку, кому с вареньем сахарным, кому с грибочками. Грибочки у меня и Клементия оказались (к ним бы сейчас картошечки), а варенье сахарное у Иннокентия, он его на первом же привале и сожрал. Перемазался, воды — то рядом не было, потом шёл, мухами да всякой всячиной облепленный. Смех, да и только!