Генрих Эрлих - Царь Борис, прозваньем Годунов

— Это Баженко Жданов, сын кормилицын, — подсказали мне, — его мать на земле лежала, а мать-царица мамку-боярыню колотила.

Продравшись сквозь частокол матерей, я с ободряющей улыбкой обратился к молочному брату Димитрия:

— Продолжай, дитятко ты мое разумное!

— Князь Андрей царевича на руки подхватил и ходом прямым в церкву унес, потом дьяк по крыльцу скатился, царица тетку Василису бросила и на него нацелилась, но он к воротам утек, а уж потом жильцы набежали. Вот и все.

— А точно ли это Димитрий был? Хорошо ли разглядел?

— А то! Ожерелье-то новое так и сверкало на солнце! Другого такого, поди, во всем белом свете нет!

Будь оно неладно, это ожерелье! Похоже, всем, кто мог что-либо видеть, оно глаза застило. Но во всем остальном я мальчикам поверил безоговорочно — были они в том возрасте прекрасном, когда человек врать еще не умеет. Дети — свидетели самые приметчивые и надежные, все они выложат без утайки, если их не подгонять, не стращать и говорить ласково. Я это умею, как никто другой, вы и сами видели.

Что ж, оставалось заслушать сторону виновную. Я твердым шагом направился на половину Марии. Ее саму и Андрея Нагого я и не думал расспрашивать, чтобы ложью упорной не замутнять картину, почти прояснившуюся, а сразу призвал Арину Жданову, она, Димитрия вскормившая, не могла лукавить.

— Как из церкви вернулись, царица с царевичем и с Василисой наверх поднялись, я же во дворе задержалась, — рассказывала она.

— Почему? — прервал я ее строгим голосом.

— Сынок у меня там играл с ребятами, я сказала, чтобы не заигрывался, обед стынет, — нашлась Арина и тут же продолжила торопливо: — Тут Димитрий на крыльце появился, его царица отпустила во двор погулять.

«В кои это веки Димитрия выпускали на двор гулять, тем более одного?!» — хотел воскликнуть я, но сдержался и спросил коротко:

— Дальше что было?

— А дальше я ничего не видела, — с каким-то облегчением сказала кормилица, — тати выскочили из-за крыльца, огрели меня поленом по голове, я и свалилась в беспамятстве, даже охнуть не успела.

— Но татей-то видела?!

— Как же я их видеть могла, если они сзади подкрались? И очнулась-то я только во дворце, и моченьки-то моей не было подняться, и с мальчиком-то моим дорогим я не простилась! — заголосила она.

— Проваливай! — приказал я. — И Василису ко мне пришли!.. Винись, как царевича не уберегла! — закричал я грозно, едва мамка переступила порог, и глазами сверкнул.

— Вот и вы туда же! Я-то здесь при чем?! Да меня там вообще не было! — закричала Василиса. Ну что за баба, с порога кричать. — Я на двор выскочила, когда вопль Аринкин услыхала. А мальчик уж на земле лежит, весь в крови, рядом Аринка бездыханная, ее тати поленом по голове огрели, а сами тати, злодейство совершив, через двор бежали, я их разглядеть не успела! — воскликнула она, предупреждая мой вопрос. — Тут царица с крыльца сбежала и сразу ко мне, схватила с земли то полено и ну меня охаживать, ну кричать, что я с теми злодеями в сговоре!

— Далось вам это полено! — невольно вырвалось у меня.

— Так не тебя ж им били! Ох и тяжелое! Оно и сейчас в сенях лежит, я его нарочно сохранила, пусть все знают, как я за царевича страдала!

— А мальчик? Мальчик не страдал?

— Нет, он без чувств лежал, только ножками чуть подрагивал, а когда князь Андрей спустился, он уж затих. Князь Андрей его на руки подхватил и в церковь унес. Но я этого не видела! Я-то согнулась вся и голову руками обхватила, от полена того защищаясь!

— Сына-то не жалко? — спросил я тихо.

— Жалко, — ответила Василиса, как-то сразу обмякнув, и добавила со вздохом: — Знать, на то была воля Божья.

— Господа вспомнила! Не боишься?! Тебе пред Ним ответ держать!

— А я пред Господом чиста, — сказала Василиса строго, — я свой долг до конца исполнила. И за преданность свою заплатила цену великую.

Как ловко она разговор свернула! Знала, что я по мягкосердечию моему не смогу долго пытать мать скорбящую. К другой же матери, которой надлежало в скорби пребывать, я вообще не пошел, опасаясь, что женщине, бестрепетно прошедшей мимо страдающего от жестокой раны ребенка, я наговорю чего-нибудь не того и тем мысли свои тайные открою. Отправился на подворье к Нагим, к Мишке да Гришке. Они пьянствовали по обыкновению — ничем их не пронять! Подсел к столу, ловко навел разговор на события недавние. Конечно, я не стал их спрашивать, как они, в доме своем находясь, точно узнали, кто и как царевича убил, хотя в какой-то момент не выдержал линию свою, посетовал простодушно, что не нашли орудия злодейства, без него розыск может пойти в какую-нибудь другую сторону. Нагие сразу насторожились, переглянулись и постарались меня побыстрее спровадить. Я им не препятствовал.

Собственно, в деле мне все давно было ясно, целью же всех расспросов моих была попытка узнать, что с Димитрием случилось. Мудрено это было сделать, когда, с одной стороны, никто ничего не видел, а с другой, нельзя задать вопрос прямой, намеков же моих тонких и вопросов хитроумных, обиняком заданных, люди почему-то не хотели понимать. Но я все же ухватил кончик нити, помогло мне как раз то, чего не видели. Точнее говоря, кого. Понятно, что все Нагие сделали, Андрей изнутри во дворце действовал, Мишка с Гришка снаружи, а где Афонька? Его-то никто и не видел. Не мог он в стороне остаться, значит, выполнял какую-то тайную и скрытную часть плана. Ничего другого, кроме отъезда с Димитрием, и быть не могло!

Вы, наверно, удивляетесь, почему я сразу же не разослал холопов своих во все стороны от Углича, чтобы сыскать следы неостывшие, злодея настичь и Димитрия обратно вернуть. Мелькнула у меня такая мысль, но по размышлению здравому я ее отбросил. На Димитрии был завязан узел некоего заговора, его именем пытались взбунтовать народ, недаром же все-слышащий Годунов говорил о каких-то слухах, а возможно, и не слухах. Если сейчас Димитрия вернуть, то мало что изменится, злодеи могут повторить попытку. Я с ужасом подумал, что они, злодеи, могут не остановиться и перед убийством Димитрия, обвинив в этом царя, Годунова, бояр, чтобы тем вернее поднять народ на бунт. Было у меня и еще одно соображение, но о нем позже. Потому что всего остального вполне хватало для того, чтобы подвигнуть меня действовать тайно, Димитрия у заговорщиков перенять и отсидеться с ним где-нибудь в глубинке, наблюдая, откуда и куда ветер подует. А там как Бог укажет!

Поэтому на следующий день, ранним утром, одевшись попроще для скрытности, я отправился на розыски сам-друг с верным Николаем. След мы зацепили уже к обеду. Тут нам сам Афанасий Нагой и помог, неопытный в бегах, он рассудил, что большой отряд будет слишком бросаться в глаза, поэтому ехал с Димитрием вдвоем, не подумав, что путешествующий в одиночестве с маленьким мальчиком боярин — одежкой никого не обманешь! — и будет вызывать подозрения и долгие пересуды в деревнях. Выбирая же дороги глухие и пустынные, где каждый всадник являлся ребятне деревенской зрелищем редкостным, он замедлял свой путь и облегчал нам поиски. Так доехали мы до Ярославля. Город — не лес, тут человека так просто не сыщешь. Но Господь не оставил нас!