Марик Лернер - Другая страна

— Слушай, ты только что одну погасил, имей совесть — открой окно.

— Допустим, оно все так, — невозмутимо продолжил Ицхак и, слегка повернувшись, не вставая толкнул раму. В окно ворвался свежий ветер. У нас с этой стороны всегда вечером дует.

— Почему уход в разведку для тебя — не другая жизнь?

— А это та же дорога. Я мог дослужиться до командующего округа, а мог до кресла Исера, все равно — это обычный люфт на дороге. Немного туда, немного сюда — направление одно.

— Так, так, — с интересом сказал он. — Исер уходит?

Я прислушался к своим ощущениям. Похоже, я уже лишнее болтаю. С дороги, что ли, так развезло? Во Францию, обратно, там совещание, здесь совещание. Не пожрал толком, и ночь не спал. Пора бутылку назад в холодильник и в кровать.

— Уходит, — мысленно попросив прощение у военной полиции и цензуры, ответил я. — Только не болтай раньше времени.

— Да за кого ты меня принимаешь? — возмущенно воскликнул Ицхак, — Чтобы я? Да никогда! Зачем мне проблемы с обидчивыми генералами, которые генерал-майоры? И что, — с интересом спросил он. — Есть шанс?

— Такой минимальный, что мне его не видно. Никогда не надеялся стать начальником Генерального Штаба, руководителем разведки и премьер-министром. Всему есть пределы, тем более в наше время. До своего потолка — заместителя — я уже дорос, и без меня все равно мало что решается. Вот генерала в утешение дали. Поэтому и паршиво. Непонятно, что дальше будет. Новый начальник — новые условия, новые порядки. Уходить — глупо, оставаться — тупик.

— Ну, — протянул Ицхак, — какие-то у тебя не правильные настроения. Вспомни, что сам говорил: «Всем назло непременно буду генералом!». В нашей армии таких людей не так много. А вопля «Цви — Мелех Исраэль!» не дождешься. Для этого надо страну спасти, а вроде и не от кого. Хорошо, что мы все из себя такие мирные, а то давно от нас пришлось бы всех соседей спасать. Жаль только, что чем дальше, тем больше израильтяне желают жить лучше, а не строить свою страну на зависть миру. Уходит куда-то дух халуцим...

Тут он неожиданно сделал попытку спрятать опустевшую бутылку. Мне даже не надо оборачиваться, все ясно. Похоже, я действительно лишнего выпил. Не отследить появление собственной жены из-за лишних ста граммов! Так и вражеских агентов, прокравшихся с самыми гнусными намерениями, не замечу... За такие проколы я устраивал разнос своим подчиненным, после которого они еще долго вздрагивали при моем виде. Одно счастье — это дружественный товарищ, хотя санкции сейчас последуют.

Действительно, стоит в дверях. Руки в боки, вид рассерженный. Сейчас начнется расстрел.

— Это называется, ты следишь за детьми? — раздается грозный голос.

— Слежу! — сообщил Ицхак. — Все в наличии, кроме Дова, который опять бегает неизвестно где. Все в полном и замечательном порядке.

— А с тобой, — (это в мою сторону), говорит Анна,— я после поговорю. Сейчас ты проводишь Ицхака домой, заодно и проветришься.

— Я вполне способен сам до дома дойти, — обиделся Соболь.

И тут же попытался спрятаться у меня за спиной от явно пролетевшего электрического заряда из глаз Анны.

А ведь он тоже лишнего принял, — дошло до меня. Ему-то уже под семьдесят, мне только все кажется, что он все такой же бодрый, а годы идут, здоровья не прибывает.

— Разрешите выполнять, командир? — спрашиваю наивежливейшим голосом, беря мертвой хваткой Ицхака за руку. Он покорно встал.

— Давай, — тоном ниже говорит она. — И не задерживайся...

— А вот, как насчет новой жизни, — говорит Ицхак уже за дверью, пытаясь прикурить очередную сигарету, — когда женишься?

— А это кому как, — отвечаю, прикрывая горящую спичку от ветра. — Одним поворот, другим нет. Если бы Анна меня гнала в какой-нибудь архитектурный или археологический, или пилила с утра до вечера, что мало денег приношу — тогда могла бы начаться новая жизнь. А так, встал я на рельсы и ту-ту, проезжая мимо подобрал будущую жену и поехали дальше вместе. Я ж ее не в Вашингтоне, который не город, а штат, обнаружил, а в собственном взводе.

— То есть могла быть и другая?

— Могла, не могла... Какая разница. Есть то, что есть. Не английская королева, но ничуть не хуже. Мне.

Слушай, у тебя, что, нога болит? Как-то странно идешь.

— Э, Цви, — отмахиваясь, говорит он. — В моем возрасте, если встаешь с утра, и ничего не болит — значит, уже умер. Живи, пока живется, и радуйся. Когда тут, — он показал на бок, — или тут, — ткнул в живот, — начинает ныть старая дырка, всякие мелочи вроде головной боли и натертых ног сразу перестают волновать. Ты вот счастливчик, ничего всерьез не надо было штопать. Тебе еще долго не понять. Давно уже пенсионный возраст подошел. Пора начинать ходить по врачам. Пока я направлял, что делать, на такие мелочи, как возраст, окружающие внимания не обращали, а теперь на заводе меня уже и не особо спрашивают. Дорога ясна — расширяйся и старайся, чтобы конкуренты не догнали и в зад не вцепились. Уже нацелились за границей филиал открыть. Ты представляешь, кибуцники и имеют свой собственный завод, где одни наемные рабочие...

Палку, что ли завести, — задумчиво сказал он. — Налить свинца в ручку, и по рукам этих энтузиастов, которых интересуют только деньги.

— Ой, только не надо изображать бедного несчастного. Имеешь толпу внуков и кучу денег. Думаешь, не знаю, что вы собираетесь акции выпускать?

Добрый вечер. И тебе тоже...

В разрастающемся парке, через который мы шли, все скамейки были заняты местной молодежью. Каждый две минуты нас приветствовали и здоровались. Как вечер, они все дружно сползаются сюда и сидят, чуть ли не до утра. Даже не пьют особо, разве что пиво. Рассказали бы мне в свое время, про здешние парки, ей-Богу, не поверил бы. Скамейки, мусорки и специальное место для мангала, чтобы мясо и шашлыки жарить. Еще и место для машины предусмотрено. Не видели они настоящих лесов.

— Внуки, говоришь? А нет ли у тебя корыстного интереса? — издевательским тоном спросил Ицхак.

— Да ладно тебе придуриваться, ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

— Да, знаю, — серьезно ответил он. — Ты такой страшно приземленный тип, который в свое время нашел себе в моем лице одновременно учителя и такого, — он прищелкнул пальцами, — доброго папашу.

— Это ты-то добрый? — изумился я. — Скотина старая, вечно с подколками и намеками. Хотя про папашу — это ты удачно попал. Всегда хотелось иметь знаменитого, и чтоб можно было ему пожаловаться, особенно в детстве. Наверное, это нормально, вот приходилось мне с детдомовскими говорить, так у них вообще заскок на этой почве. А, до меня только сейчас дошло. Это ж только с тобой я регулярно говорю по-русски. Вроде никогда ностальгия не мучила, но приятно.