Виталий Корягин - Винг

Хотя задержка с отплытием и не входила в планы рыцаря, но он не очень переживал. По крайней мере, не придется искать убийцу, как собирался, в Палестине, сам, как таракан, вылез под удар.

Эдвард поспешил обрадовать Ноэми, что через несколько дней виновник гибели ее семьи получит по заслугам, но она не разделила его ликования. Нет, о прощении убийцы не было и речи, но что-то неосознанное угнетало ее чуткую душу. Рыцарь приписал это волнение естественной тревоге за него и попытался развеять тучи, омрачившие чело возлюбленной, уверяя, что бояться нечего, проклятый немец ему не страшен, а от слишком любознательных глаз и длинных носов защитит король. Ноэми, хоть и смирилась с необходимостью новой, пусть и короткой разлуки, но с сомнением качала головой на эти бравые резоны.

От Марселя до Тулузы верхом, не особо утомляя коня, которому предстоит нести рыцаря в поединке, можно добраться дня за три. Да не плохо бы ему, коню, дать и дня два отдохнуть с дороги. Значит, выезжать следовало суток за пять.

Оставшиеся до разлуки четыре дня рыцарь и его прекрасная подруга провели вместе, не расставаясь ни на час. Заботы об оружии и снаряжении как всегда возложил на себя Алан, по дому бесшумно носился Шимон, стараясь бесчисленными приятными мелочами воссоздать былую атмосферу дома Иегуды. Видимо, это в какой-то мере удалось, даже всецело занятая Эдвардом Ноэми заметила его усердие, растрогалась и поцеловала кузена.

Днем в тенистом саду Эдвард и Ноэми подолгу беседовали, строили планы совместной жизни, обсуждали, в каком царстве будет проще устроиться, гадали, что посоветует Тигран, в общем — пытались различить, что скрывается за туманным горизонтом грядущего. Бессонные ночи, когда минуты страсти сменялись часами нежности, когда они жили друг в друге… эти чудесные ночи пролетали, как птицы в небе, чей быстрый прочерк можно проводить взором, но нельзя остановить. И забываясь в сером мареве рассвета, обняв утомленного любовью Эдварда, разметав густые пряди волос на стальной груди друга, Ноэми забывала точащую ее смутную боль предчувствий, верила, что все будет хорошо. А Эдвард рядом с ней и вообще неотлучно находился на седьмом небе от счастья.

Как Алан ни старался не надоедать командиру скучной прозой повседневной жизни, но вечером накануне отъезда пришлось отвлечь его от небесных радостей, турнир — дело серьезное, а смертельный бой — тем более, в нем мелочей не бывает.

Эдвард испробовал седло, подшитое Аланом новой кожей, наказал на вершок укоротить тыльник древка копья, чтобы наконечник не задирался вверх, чуть удлинил ремни стремян. Все было готово, чтобы завтра выехать. Успокоившись, наконец, гэл предложил отведать белого вина, как средства от несносной жары.

Друзья устроились с пузатым запотевшим кувшином на открытой веранде, смотрящей широкими проемами меж увитыми виноградом столбами во двор, уже очищенный сторожем на ночь от докучливых посетителей. Ноэми, не поверив рекламе Алана, пить не стала, а пошла искупаться после душного дня в мраморном бассейне в садике позади дома.

Эдвард напомнил:

— Ал, не забудь уложить шкатулку, но далеко не прячь. Скоро менять батарею на новую. Индикатор в глазу уже не моргает, а горит.

— А что такое индикатор? — спросил Алан.

— Трудно объяснить, дружище… Ну, такой маленький огонек загорается, чтобы я не забыл сменить батарею. Понял?

— Угу! Как свечка в церкви, чтобы Бог помнил о молитве…

— Ну и сравнения у тебя!

— Эд, все хотел спросить! Как получилось, что шкатулку не изъяли при обыске в Грейлстоуне? Не нашли?

— Почему не нашли? Нашли! Да только не поняли, что в ней такое. Железные трубочки с письменами… Мало ли какие диковины везут рыцари с Востока?

— А если бы украли их? Как бы ты обошелся?

— Плохо бы мне стало! Ходить я уже кое-как могу, ноги с каждым днем лучше, но вся моя мощь исчезла бы. В выключенной машине хуже, чем без нее, она же тяжелая, весит не меньше полной брони. Такой груз на себе и здоровому трудно таскать, а если еще и доспехи… А еще хорошо, что шкатулку не тронули, потому, что если батареи расковырять, они несведущего человека какими-то лучами и убить могут! И в воду их бросать нельзя, Тигран предупреждал, что они всю силу отдадут в нее сразу. Говорил, можно пруд вскипятить… В груди-то у меня дверца закрыта наглухо, вода не проникает, могу и нырнуть, если надо…

— Правильно, мальчики, идите, искупайтесь, вода — чудо, я как заново родилась… — в дверях стояла смеющаяся Ноэми, закутанная в длинный белый хитон.

— Вода в ухо попала, — пожаловалась и, забавно склонив голову набок, запрыгала на одной ноге. — Ой! — едва успела подхватить сползающую с плеча ткань.

Алан целомудренно отвернулся.

Эдвард встал:

— Ал, чтобы не забыть, положи шкатулку в мешок прямо сейчас. Хорош бы я был, явившись в Тулузу слабым как младенец!

— Ладно, — сказал гэл, наливая в кубок еще порцию. — Это недолго, все в холле, уложено, только взять вьюки, и по коням! Сейчас допью и схожу…

Эдвард обнял подругу за талию:

— Спокойной ночи, Ал!

— Ха! Не буду вам желать того же! — проводил их вредный сквайр.

Ночь перед разлукой всегда не такая, как другие, особенная. Почему-то мнится, что расставанье — навсегда. Не хватает времени все сказать, выразить все чувства. И знаешь, что будет новое свидание, но нелогично хочется, чтобы не кончалось именно это.

Эдвард сказал прижавшейся к нему Ноэми:

— Знаешь, моя радость, я, пожалуй, все же схожу сейчас, сменю батарею. Индикатор горит, как в сказке глаз дракона в пещере… Он раздражает меня, тревожит, не могу не думать о нем!

Девушка приподняла голову с его стального плеча:

— А погасить его никак нельзя?

— Можно, если выключу машину, но тогда я стану слабым, как месячный щенок.

— Ах ты, мой кутеночек! Как интересно! — она игриво скосила глаза. — И здесь тоже ослабеешь?

— Нет! — засмущался Эдвард. — Здесь мое, а не машины. Но шевелиться мне будет трудно, и я тяжелый.

Ноэми прильнула к его губам:

— М-м! Выключай ее, милый!..

Красный глаз дракона закрылся, перестал предупреждать о близящейся опасности. Грядущее окуталось непроглядной тьмой. Длилось только чудесное настоящее, но как немного его осталось!

Ужасным образом сбылись опасения вещего любящего сердца Ноэми, и поединок, результат которого, казалось, предопределен свыше, стал тяжким, смертельным испытанием для сакса.

На террасе Алан допил кубок, тщетно попробовал выжать из кувшина еще сколько-нибудь живительной влаги, вздохнул, встал и пошел в комнату Эдварда за шкатулкой с батареями.

А в кустах под террасой подняла к звездам лицо, красивое, но искаженное ненавистью, какая-то женщина.