Валерий Елманов - Найти себя

– В пессимизм не впадай,– посоветовал я.– С собой я тебя, может, и возьму, но придется подчиняться, а то иначе как все объясню, если спросят? Потому будешь числиться ну типа в холопах. И вообще, считай, что призван на службу в армию со всеми отсюда вытекающими. Ты, кстати, срочную служил?

– Не-э,– вздохнул Алеха.– Я бы с радостью, но не поспел – на зону угодил.

– Опаньки,– многозначительно протянул я.– Надеюсь, не зверские убийства несчастных старушек с отягчающими обстоятельствами в виде расчленения трупов? А то у меня есть одна такая – не хотелось бы терять.

– Да ну, я че, зверь, что ль, какой,– не понял иронии Алеха.– По хатам я специалист. На них и засыпался.

– И сколько отсидел?

– Два года. По амнистии вышел,– пояснил он.

– Теперь понятно, почему дедушка Световид тебе такой адресок подкинул. Не иначе почуял да к родственным душам и отправил,– пробормотал я.– Хотя,– мне вспомнились собственные приключения,– может, ты просто дорожкой промахнулся, а путь тебе не к ним был указан.– И устало вздохнул.– Ладно, считай, что с собой я тебя взял. Но на всякий случай предупреждаю: здесь в отношении преступников сопли не жуют и слюней не распускают. Да и вообще, поступают с ними не как наши раздолбаи-демократы, а по-нормальному, то есть по справедливости.

– Это как?

– А так,– пояснил я.– Если тебя хозяин ночью в своем амбаре застукает и прибьет до смерти, те ему ничего за это не будет. Мой амбар – моя крепость.

– Ну дела,– присвистнул Алеха.– Хотя мне вообще-то начхать на это – я ж завязать решил. Честно, честно,– заторопился он, видя скептическую усмешку на моем лице,– потому и подписался в эту болотную бригаду, будь она неладна. Просто, знаешь, с детства жизнь не задалась, я ж детдомовский, так нам воспитатели все время гундели, что у нас одна дорога – в тюрьму. Вот и накаркали. А так я башковитый, технику с детства люблю, даже чинить ее пытался. Ну там телевизор, приемник, часы...

– И как?

– По-разному,– уклонился Алеха от прямого ответа.– Иногда удавалось.– И спохватился: – Так мне чего им сказать?

– Скажи, что я тебя вместе с твоими неудачами с собой забираю. А в качестве откупного даю им два рубля – половину того, что у меня есть. Про пищаль с саблей даже разговаривать не хочу – самому нужны. Но, чтоб не голодали, обещаю, что на обратном пути, когда с обозом поедем, лично два мешка с зерном скину – пусть питаются. А если не согласятся, то... Ну сам понимаешь,– туманно пояснил я.– И сразу вот еще что. У тебя речь уж больно замусорена, так что ты язык вообще на привязи держи. Спросят – ответишь, но односложно.

– Чего? – не понял Алеха.

– «Да», «нет» или «не ведаю». Понял? А сам все слушай, запоминай и про себя проговаривай. И вообще, забудь все, что было. Мы тут с тобой влипли надолго, скорее всего – на всю жизнь, поэтому считай, что заново родился со всеми отсюда вытекающими.

Алеха послушно закивал головой. По всему было видно, что человек готов на что угодно, лишь бы его не бросали. К теперь уже бывшим сотоварищам он, крепко зажав в кулаке взятое у меня серебро, понеся чуть ли не вприпрыжку, поминутно оглядываясь в опасении, что я вдруг исчезну. По этой же причине разговор с татями у него получился коротким, но продуктивным, и вскоре детдомовец во всех ног летел обратно.

– А твоего батюшку как звали? – осведомился я у Марьи, разглядывая возвращающегося Алеху.

– Петраком величали,– недоуменно протянула она.

– Это к тому, что просто Марьей даже мне тебя звать как-то несподручно,– не дожидаясь вопроса, зачем мне понадобилось имя ее отца, пояснил я.– Конечно, ты – ключница. Но все-таки ты еще вдобавок и женщина, причем в годах. Значит, надо обращаться с вежеством. А уж касаемо прочих холопов ты вообще начальница, так что если я еще могу себе позволить величать тебя одним отчеством, то он пусть называет полностью.

И первое, что я сделал, когда Алеха, задыхающийся, но счастливый, встал возле меня в боевой готовности бежать куда скажут и вообще делать все, что поручат, так это представил свою спутницу. Точнее, вначале его ей, а уж потом заметил:

– Отныне и впредь называть ее будешь Марья Петровна. Понял ли?

– Да чего там не понять,– закивал Алеха.– Ясен перец, не забуду, у нас в детдоме...– И осекся от моего выразительного хлопка по губам.

– На первый раз по своим шлепнул,– сурово заметил я.– Во второй по твоим пройдусь.– Повернувшись к Марье, пояснил: – С детства без отца, без матери рос, вот и сказывается худое воспитание. Ты уж с ним построже, Петровна.– И бодро скомандовал: – А теперь в путь, а то до Невеля раньше ночи не дойдем.

И мы двинулись по санной колее, а по пути я продолжал размышлять над загадочным сходством наших судеб – моей и дядьки.

Он поначалу чуть не погиб, и я тоже. Разбойники опять же, что ему, что мне едва не подкузьмили. Правда, у дяди Кости был Андрюха по прозвищу Апостол и с соответствующим поведением, а у меня Алеха вроде как наоборот, скорее уж из настоящих разбойников, ну и ладно. Все равно видно – парень не пропащий, и головушка его еще не забубенная. При умелом перевоспитании он еще о-го-го.

К тому же, как мне помнится, один из бандюков, который рядом с Христом висел, даже до царства небесного сподобился. К тому же был ведь потом у дядьки стременной, как там бишь его величали, запамятовал совсем, словом, тоже из настоящих разбойников, а впоследствии оказался вполне приличным, да что там, просто классным парнем. И у обоих у нас – и у меня, и у дяди Кости – дальнейший путь лежит в Москву. Ну или скоро ляжет.

Если только ничего не случится.

Хотя тут уж как карта выпадет.

И ведь как в воду глядел. И впрямь выпала карта, да такая загадочная, что и не поймешь, то ли козырный валет, то ли простая семерка...

Впрочем, выпала нам эта загадочная карта позже, уже в самом Невеле, до которого было идти и идти. Однако в дороге больше ничего особого не случилось.

Просьбу быть с Алехой построже Марья Петровна в скором времени забыла, принявшись ласково выспрашивать того, как он ухитрился выжить, коли даже родителей не имел.

Алеха мой наказ помнил лучше, потому отделывался, как было велено, односложными ответами, а если пытался говорить развернуто, то получалось у него не ахти – все время вылезали «неправильные» слова, которых в этом времени еще не существовало.

Время от времени он осекался, поймав укоризненный взгляд своего нового начальника, испуганно прерывался на полуслове, пока наконец не сообразил пожаловаться Марье на голову, которая с голодухи, дескать, вообще ничего не соображает, вот и лезет что ни попадя. Намек был понятен, но привал не делали – устроили трапезу прямо на ходу.