Валерий Елманов - Найти себя

Никола в долгу не остался. Ванька, у которого закончились остатки терпения, ухватил кузнеца за грудки и съездил по зубам. Но перед ним стоял не холоп из дворни, а вольный коваль – и спустя пару секунд недоросль уже кубарем катился по двору, нещадно пачкая в грязи и птичьем помете свой нарядный кафтан и шелковые порты.

– Эй-эй, ты чаво творишь?! – возмущенно завопил Курдюк, испуганно отскочивший в сторону, не зная, что делать.

Никита Голицын был посмелее, а потому потянул из ножен саблю – хоть и не столь дорогую, как у Шереметева, зато целую.

Кузнец, взревев как раненый медведь, шагнул было вперед, но потом огляделся – против сабли надо было срочно найти контраргумент повесомее. И тот мгновенно сыскался в виде здоровенной оглобли, приставленной к углу кузни. Никола вторую неделю собирался отремонтировать сани, да все как-то руки не доходили, зато теперь она пришлась весьма кстати.

Однако взяться за нее он не успел – подскочивший Митька Пожарский, который не имел с собой сабли, с силой шарахнул наглого мужика по уху, отчего тот рухнул, вдобавок в падении изрядно приложившись затылком о бревно кузни.

Когда я на крик, поднятый женой кузнеца, влетел во двор к Хромому, то увидел лишь финальную часть истории – трое юнцов азартно метелили лежащего на земле мужика, но тот, несмотря на получаемые удары, упрямо тянулся за оглоблей. Четвертый, морщась, зажал меж колен руку и в избиении участия не принимал.

Пришлось вмешаться – не оставлять же соседа в такой плачевной ситуации.

Нет, бить их я не стал, грамотно оценив дороговизну нарядов. Закон что в двадцать первом веке, что в семнадцатом – дяденька себе на уме. Чтобы понять это, надо отлупить сына дворника, а потом исхитриться и отдубасить сына президента какой-нибудь крупной компании, не говоря уж об отпрыске губернатора или главы государства, после чего в ближайшие несколько лет уныло сравнивать условный срок почти с таким же по величине, но тюремным.

И это в самом лучшем случае.

Я в тупых себя не числил, потому и без наглядной практики прекрасно понимал, во что мне может обойтись эдакое заступничество, если перегнуть палку, так что не позволил себе ничего лишнего – каждого щенка за шиворот и в сугробы возле забора.

Ну а если при этом их полет будет несколько длиннее и вместо снега их встретит деревянный частокол, к которому они приложатся лбами, тут всегда можно отговориться.

Сказано – сделано. Первым приземлился особо усердствовавший над Хромым Никитка Голицын. Курдюк оказался тяжеловат, а потому его и впрямь встретил сугроб. Зато с третьим по счету все получилось тоже хорошо – жаль только, что приложился не рожей, как первый, а затылком.

Но полюбоваться на свою работу я не успел. Едва третий врезался в забор, как раздался голос сзади:

– Не сметь, пес!

Я, опешив, повернулся, а вот уклониться от удара не успел и получил внушительную оплеуху от четвертого. Не зря, как я узнал впоследствии, княжича Дмитрия из рода Пожарских прозвали Лопатой – силища, несмотря на юношеский возраст, у него была мужицкая.

– Вроде кулаком бил, а будто лопатой саданул,– заметил как-то один из тех, кто на себе опробовал увесистую длань тогда еще двенадцатилетнего Дмитрия.

Отсюда и пошло прозвище.

К тому же его удар пришелся мне в висок, поэтому я хоть и устоял на ногах, но на некоторое время «поплыл» и мгновенно схлопотал еще один, почти классический боксерский апперкот.

В себя я пришел, уже лежа на земле, и вовремя, едва успев увернуться от нарядного сафьянового сапога, который, изловчившись, перехватил и выкрутил, валя нападавшего на землю.

Если б в запасе у меня было хотя бы несколько секунд, то я бы сумел разогнать застивший глаза кровавый туман злости, поскольку лежачих не бил ни разу в жизни, а больше тягаться не с кем. Но секунд у меня не было, поскольку Никитка Голицын к этому времени уже пришел в себя и, вытащив саблю из ножен, бежал ко мне, только-только поднимающемуся на ноги. За ним спешил предусмотрительно держащийся чуть сзади Курдюк. Да и Ванька Шереметев уже встал на ноги.

Я огляделся по сторонам и успел дотянуться до оглобли, которая так и не пригодилась Николе. Думать об осторожности уже не думал, норовя врезать побольнее и от души – в себя я пришел лишь спустя несколько минут, когда на шум сбежалось не только все население слободы, но и приехала пятерка всадников в красных стрелецких кафтанах.

Последние в свою очередь, скорее всего, были весьма недовольны выпавшим на них аккурат на Масленую неделю дежурством, поскольку пребывали явно не в духе, мысленно кляня на чем свет стоит своего начальника – въедливого и дотошного дьяка Разбойного приказа Василия Оладьина.

Как я потом на всякий случай выяснил, еще не подозревая, что вскорости сменю свое местожительство, был тот по своему рангу самым нижайшим из трех объезжих голов, поставленных следить за порядком в новом деревянном городе от Никитской улицы и аж до реки Неглинной. Но это официально, а на деле являлся главным, ибо князь Семен Барятинский был стар и частенько хворал, а потому распоряжался стрелецкой службой даже не Иван Елизаров сын Неелов, а неугомонный Оладьин, и спрашивал за упущения строго...

Я тоже не собирался подбирать вежливых выражений для представителей власти, тем более поначалу мне было невдомек, что это власть. Я-то по неведению решил, что это просто заехали на шум проезжавшие мимо стрельцы. Ну ехали себе, вот пусть едут дальше, а мы тут и сами разберемся, без посторонних. Примерно в таком духе я и ответил им на вопрос «Что тут происходит?». К тому же жадная до дармовых зрелищ толпа слобожан, заглядывавшая с улицы, была явно на моей стороне, а это вдохновляло.

Лишь когда Никола Хромой поднялся на ноги и принялся громогласно жаловаться подъехавшим на бессовестную татьбу средь бела дня, учиненную с ним, поминутно кланяясь и взывая к справедливости, я смекнул, что вроде как не прав.

Однако было уже поздно.

Такая дерзость со стороны молодого слобожанина сразу пришлась не по душе старшему пятерки, Акинфу по прозвищу Кольцо. Но он еще и тут, как я успел заметить, несколько колебался, ибо я хотя и был дерзок на язык, но по существу вроде бы прав. Однако стоило ему услышать имена избитых юнцов, как Акинф властно махнул своим стрельцам, выразительно ткнув в меня пальцем.

– На съезжую,– коротко распорядился он,– а ты, Осип, давай к дьяку Оладьину. Упреди его, что так, мол, и так – пущай сам решает, яко с ним дале быти.– И, обратившись ко мне, благодушно порекомендовал: – Ты, мил-человек, оглобельку-то отложь в сторонку да не противься.

Я продолжал колебаться, лихорадочно размышляя, как быть дальше.

Особых надежд на торжество правосудия питать не приходилось. Если бы сопляки были не таких звучных фамилий, то тут, возможно, справедливость и могла восторжествовать, но когда на одной чаше весов сразу Шереметев, Голицын, Пожарский и в довесок к ним Ржевский, а на другой – я один, то тут надо срочно предпринимать какие-то меры, дабы уравнять шансы. А как?