Александр Марков - 1937. Русские на Луне

Она опять опустила вниз взгляд. От пола несло этим противным кисловатым запахом с металлическим привкусом, который она почувствовала сразу же, как только очнулась. К ужасу своему, она догадалась, что это не варенье, а кровь. Тут ее руки, как назло, стали разъезжаться в стороны, и она, вместо того чтобы бежать без оглядки подальше от страшного места, побыстрее выбираясь из кровавой лужи, напротив уткнулась в нее щекой и вся вымазалась.

«Нет. Этого не может быть. Она сейчас проснется. Все окажется сном. Сном».

Она заплакала, мгновенно обессилев. Слезы, прочертив на щеках полоски, стали смешиваться с кровью, растворяя ее. Желудок ее забился в конвульсиях, таких же болезненных, в каких несколько минут назад билось тело, выгоняя прочь остатки непереваренной пищи. По подбородку потекла противная кисловатая слизь.

Спасаломская вскочила на ноги, шагнула в сторону, но лужу переступила только со второго шага, прижалась спиной к стене и зарыдала еще сильнее. Она бы спрятала лицо в ладонях, но те были слишком измазаны кровью, как, впрочем, и все на ней. Платье придется выбросить. Даже если оно отстирается, Спасаломская не сможет его носить, потому что всегда, надев его, будет вспоминать эту комнату и кровавую лужу на полу. Кровавые следы тянулись следом за ней.

Желудок успокоился, только опустев окончательно.

Спасаломская попробовала вытереть ладони о платье. Все равно они остались липкими. Вскоре остатки крови высохли, превратились в тонкую корку, которая быстро потрескалась, стала шелушиться, как старая больная кожа. Такая же корка стянула кожу на лице.

«Только бы на зеркало не наткнуться».

Какая глупая мысль.

Волосы сбились колтуном. Спасаломская поглядывала на тряпье, набираясь сил, ведь ей нужно было пройти мимо мертвеца. Теперь она не сомневалась, что это мертвец. Но что же здесь случилось? Какие-то знаки на полу. Мертвец в хламиде. Любопытно.

Любопытство оказалось сильнее, и, все еще всхлипывая, Спасаломская, проходя мимо трупа, спиной к стене, потому что повернуться спиной или даже боком к мертвецу она боялась, будто тот может воскреснуть и броситься на нее, она чуть нагнулась и заглянула ему в лицо.

Увидев оскаленный череп, она закричала, забыла, что руки испачканы, поднесла их к скулам. Она хотела, чтобы похитители вошли в комнату. Она больше не могла оставаться одна.

С вылезающими из орбит от ужаса глазами она отпрянула, больно натолкнувшись спиной на дверной косяк, выскочила в коридор, не заметив, что и там валяются тела, споткнулась об одно из них, зацепилась за хламиду и опять упала в липкую кровавую лужу. Сил подняться у нее уже не осталось, кричать — тоже и плакать. Зачем? Здесь везде кровь и мертвецы. Она одна среди них. Те, кто привез ее сюда, перебили друг друга, вероятно, не договорившись, как делить между собой выкуп, который они хотели потребовать за Спасаломскую. Хорошо, что они не связали ее. Иначе она, не справившись с веревками, умерла бы от голода и жажды. Одним трупом больше, одним меньше — какая разница.

Она стала отползать в сторону, затравленно озираясь во все стороны, быстро перебирая руками и ногами, как муха, пятясь и не выпуская из взгляда мертвые тела. Из-за этого она постоянно натыкалась то на стену, то на тумбочку. Та стала раскачиваться. С нее слетела ваза и разбилась вдребезги, окатив Спасаломскую россыпью осколков. Они устилали пол, миновать их не получалось. Вскоре ладони Спасаломской опять были в крови, только теперь это была ее собственная кровь.

Когда мертвецы оказались уже достаточно далеко и схватить ее не могли, она вскочила-таки на ноги, заметалась по коридору, ища выход из дома.

Вот она, дверь. Спасаломская натолкнулась на нее с разбега, левым плечом, больно ударилась и отлетела назад, постанывая, а дверь почти и не шелохнулась, даже щелочка не появилась. Она продолжала ломиться в дверь, один раз, другой, третий, била по ней ладонью, умоляла открыться, но та ее совсем не слушала. На левом плече стал появляться сизый синяк.

Спасаломская опять хотела заплакать, но слез у нее уже не осталось. Она прижалась к двери, точно опору в ней искала, закрыла глаза, пальцы поехали вниз, зацепились за засов, удерживая сползающее тело.

«Какая я глупая», — подумала Спасаломская, открывая глаза. Сознание ее прояснилось. Она дернула засов в сторону. Он легко вышел из паза. Тогда она толкнула дверь рукой, вывалилась наружу, чуть не опьянев от свежего воздуха, отличавшегося от того, что был в доме так же сильно, как отличается родниковая вода от болотной жижи.

Глаза прочистились от слез. Страх остался позади за спиной, будто он боялся выбраться из дома на свет, прятался в темноте, как вампир. Спасаломская так явственно ощутила это, что сперва чуть пробежала вперед, чтобы уже ничто не могло обратно затянуть ее в дом, но потом, увидев черное авто Свирского, остановилась. Ее затрясло. Она поняла, кто напал на нее. Кто ее похититель. Страх совсем прошел. Забился в дом. Пришло время ненависти. От клокотавшей в ней злости она порывалась даже вернуться, найти среди трупов тело Свирского и отвести на нем свое раздражение, пнуть ногой или еще что сотворить. Она не сомневалась, что он лежит там — на полу, утонув в своей и чужой крови. Увидеть его труп. Больше ничего не надо. Убедиться, что он мертв, что получил по заслугам и больше не будет ее преследовать, добиваясь любыми способами ее расположения.

«Негодяй. Негодяй», — шептала она и шла куда-то по тропинке.

Спасаломская увидела еще одно авто. Она сразу узнала его. Сперва это породило массу вопросов, а чуть позже стали приходить ответы, и она, как ей казалось, смогла понять, что же здесь произошло. Но если авто брошены, значит, и Шешель тоже лежит там — на полу, утонув в своей и чужой крови.

«Да, да. Она вспомнила. Три тела были в бесформенных хламидах, а еще одно… Шешель. Неужели и он мертв?»

От этой мысли Спасаломская села на тропинку, уставившись невидящим взглядом в пустоту. Она сидела так минуту, две, три. Время проносилось стороной, не трогая ее, а она его не замечала и ничего не слышала, даже собственного сердца и собственных мыслей. Ноги ее затекли. Она придавила их телом. Когда она попробовала пошевелить ими, то удалось ей это не сразу, а когда удалось, то это движение вновь отразилось болью. Судороги в ногах вскоре прошли. Она захотела вернуться. Посмотреть на Шешеля. Может, в последний раз. Сердце у нее обливалось горем.

Шла она покачиваясь, поддаваясь любому порыву ветра, как пушинка, а он, видя ее слабость, несколько раз набрасывался на нее, но все никак не мог повалить.

«Тихо-то как. Как в склепе. Даже дверь не скрипнула, боясь спугнуть эту тишину и потревожить мертвых. Нельзя их будить. Нельзя?»