Александр Марков - 1937. Русские на Луне

«Ритуальный кинжал не испробовал крови Елены Спасаломской, а только Александра Шешеля, но сатанисты так и не смогли обвести кровью светящуюся пентаграмму».

— Простите, — вымолвил Томчин после паузы.

— Ничего. Можете чтение продолжать, только прижмитесь поближе к тротуару, чтобы не мешать движению на улице. Что делается, что делается. Ужас какой! — сказал он в довершение, кивнув на газету: — Я читал эту статью.

— Да, — сказал Томчин, — спасибо вам. Я, пожалуй, поеду.

— Счастливого пути, — козырнул полицейский.

«О господи, отчего посылаешь мне такие испытания. Вначале Шагрей и вот теперь Спасаломская с Шешелем. Я лишился главного консультанта и главных актеров. Хорошо еще, что фильм почти отсняли, а без того, что не успели, по большому счету, можно и обойтись, но… поневоле будешь суеверным».

Он вспомнил черную кошку, перебежавшую дорогу его авто, когда он впервые вез Шешеля на студию.

«Как эпидемия какая-то. Всех выкосило. Что там еще нас ждет? Надо проведать их».

Он представил на больничной койке Спасаломскую. Отчего-то вся она была обмотана бинтами, как мумия, хотя в статье написано, что она почти не пострадала, а вот Шешеля в бинтах он представить не мог. Если и видел в своем воображении человека в бинтах, то на Шешеля тот походил мало.

Он опять развернул газету. Хотел дочитать статью до конца.

«Шешель оказал плохую услугу кредиторам Свирского. Их главный должник — мертв. Его имущество пойдет с молотка. Но прежде состоится судебное разбирательство, о котором мы, конечно, будем сообщать вам».

«Негодяй Свирский. Если бы Шешель не убил его, я его собственноручно задушил бы.

Шешель выбыл из строя надолго. В лучшем случае удастся подснять несколько сцен, где ни он, ни Спасаломская не задействованы. Но таковых мало. Все. На съемках можно ставить крест».

«Сейчас жизни Елены Спасаломской и Александра Шешеля вне опасности. Они находятся в больнице. В какой — мы не станем сообщать, но вскоре вы увидите героев этой истории на экранах синематографа».

«Провидец-то, — выругался Томчин, — фильм мне тут разрекламировал. Да, после таких событий народ на него повалит валом, даже если выйдет сущая дрянь. Но дрянь-то не выйдет. Хорошо еще, что репортер этот, как его, — и Томчин опять глянул в конец статьи, чтобы вспомнить имя ее автора, — не пришел ко мне требовать вознаграждение за рекламу фильма. Впрочем, может, и приходил. Надо свериться. В студии-то я не появлялся. Спешить надо, а то уйдет — ищи его тогда по всем коридорам редакции».

Еще один бездарный день подбирался к середине своей жизни.

Томчин, чуть приоткрыв дверь, смотрел на безмятежное лицо Спасаломской — бледное скорее от переживаний, а не от малокровия. Изредка кожа на лице вздрагивала от судороги, но очень, очень редко. Волосы разметались по подушке. Она была так прекрасна, что даже солнце решило посмотреть, как она спит, послав сноп своих лучей проведать ее и погладить кожу на лице. Оно стало чуть желтоватым, чуть розовым и чуть оранжевым, но не только из-за того, что ее осветило солнце. Просто она перестала видеть страшные сны.

Тяжело было Томчину оторвать от нее взгляд, но он, почувствовав, что за спиной у него кто-то стоит, обернулся. Врач прислонил указательный палец к губам, отстранил Томчина, прикрыл дверь и прошептал:

— Пусть спит. Когда проснется, ее можно будет забрать. Она придет в себя окончательно в новой обстановке. Новые впечатления затмят все воспоминания о том, что ей пришлось пережить, они потускнеют. А впрочем, она и так уже почти ничего не помнит. Мои гипнопсихологи поработали над ней. Только газету со статьей не показывайте ей. Хотя бы первые несколько недель.

Томчин кивнул.

— Я постараюсь, но наверняка кто-нибудь проговорится. Она все узнает.

Врач развел руками.

— Сколько она может проспать? — спросил Томчин.

— Трудно сказать. Может, проснется сейчас, а может, через несколько часов. В любом случае, сказочного принца, чтобы разбудить нашу спящую красавицу, звать не нужно. Впору самого принца будить. А мне бы хотелось, чтобы она поспала подольше.

— Где я могу подождать? Когда она проснется, я заберу ее с собой.

— Пойдемте. Я покажу, где мой кабинет. Там есть мягкое кресло и кровать. Мне часто приходится оставаться здесь на ночь. Хотите чаю?

— Нет, — поспешил сказать Томчин, потом, подумав, спохватился, — хотя отчего нет? Выпью с удовольствием. Вы разделите со мной компанию?

— Да, но хочу прежде проведать другого нашего пациента.

— Спящего принца?

— Да, — улыбнулся врач, — но скорее проснется принцесса и ей придется будить его поцелуем.

Они шли по коридору больницы, тихо разговаривая, потому что по обе стороны от них располагались закрытые палаты, где сейчас тоже кто-то отдыхал.

— Могу я пойти с вами?

— В этом нет нужды. Он очень плох. Вы ему ничем не поможете. Я не хотел бы, чтобы его беспокоили. Простите.

Ему не хотелось говорить банальную истину, что время лечит, но и в этом случае все было именно так.

Историю эту забыли не сразу. Спустя месяц, когда Шешель, все еще слабый, вышел из больницы, о ней вспоминали, сплетничали, думая, что далеко не все было оглашено в прессе. Больше всего не везло Спасаломской. Ее донимали репортеры, каждый день сообщали о ее самочувствии, стояли под окнами, смешавшись с ее поклонниками, и радостно кричали, когда в окнах, за которыми она жила, колыхалась занавеска. Они думали, что актриса смотрела на них и так их приветствовала.

Почитатели таланта Спасаломской отправились громить дом Свирского на следующий же день после описанных в газете событий. Люди все прибывали. Они заранее не договаривались. К полудню у дома образовалось нечто схожее со стихийным митингом. Собравшиеся были настроены разнести дом по камешкам. Огорчало их только то, что самого Свирского нет в живых и вздернуть на виселицу, не дожидаясь, когда к такому же решению придет суд, некого. К тому же, чтобы не попасть под горячую руку разъяренных поклонников Спасаломской, которые уже начали перебираться через ограду, стучаться в двери дома и выбивать камнями окна, слуги Свирского заранее все разбежались. Еще немного, и за дело пришлось бы взяться брандмейстерам, а кредиторам от имущества Свирского достались бы уголья, хотя и они могли принести неплохую прибыль, участок-то земли под ними годился для новой застройки.

Подоспели отряды полиции. Но все полицейские уже знали, в чем дело, и хоть находились при исполнении служебных обязанностей, а значит, должны были быть нейтральны и всячески пресекать уличные беспорядки, но делать это не спешили, потому что душой находились на стороне тех, кто пришел громить дом Свирского.