Василий Сахаров - Казачий край

Наш напор силен и большевики бегут. Мы от них не отстаем и сходу врываемся в здание местного вокзала. Однако на железнодорожных путях стоят два вражеских эшелона, двери теплушек открыты, и нас встречают настолько плотным огнем, что только на перроне отряд теряет около десятка человек. Кто ранен, кто убит, не ясно. Всех забрать не можем и снова откатываемся на окраину. Пока мы так бегаем из одного конца Глубокой в другой, отряд рассеивается, и вместе с Чернецовым остается только сотня бойцов. Горячка боя отступает, мы голодны, замерзли и устали. Где юнкера Миончинского? Где основная часть 2-й сотни, в которой командование принял каменский подполковник Морозов? Где 1-я сотня? Где конники Грекова? Где коноводы? Сплошь вопросы, а ответов нет, и хорошо еще, что Мишка не потерялся и все время неподалеку.

Вскоре высадившиеся из теплушек красногвардейцы переходят в контратаку и под их натиском, мы уходим из Глубокой и снова оказываемся на тех же позициях, с которых и начинали наше наступление. Здесь встречаем Миончиского и его конных юнкеров-артиллеристов. От них узнаем, что коноводы, вместе с возницами телег, были обстреляны с проходящего в сторону Глубокой эшелона, растеряли лошадей и вместе с отступившим отрядом Морозова, ушли в Каменскую.

Дела наши плохи, и что делать, не очень-то и ясно. В это время объявляется наш проводник, крепкий старик лет около семидесяти. Он рассказывает о судьбе отряда Грекова, который обнаружили задолго до того, как он подошел к Глубокой, и пустили на него полторы сотни конников. Где кубанец сейчас, старик не знает, но местные жители говорили ему, что красная конница гнала Грекова на север в сторону горы Почтарка. После чего, старик отводит нас на хутор Пиховкин, который расположен неподалеку от станции и здесь мы останавливаемся на ночлег.

Мне выпадает час отстоять в карауле, и после полуночи, зайдя в небольшую хатку, где ютилось двадцать человек, вместо сна, у масляной лампады под божницей, я принялся разбирать свой вещмешок. Выкинув все, что было лишнего, одежду, ложку, кружку и средства гигиены, достал со дна тяжелый Маузер К-96, который достался мне от комиссаров, примерился к нему, и принялся мастерить под своим полушубком петлю. Мимоходом посетовав на тяжесть и неудобность немецкого пистолета, из одежды откроил кусок крепкой ткани, и подшил ее вдоль подклада. Примерился, отлично, пистолет входит туго, при беге выпадать не должен, и выхватить легко, рванул ткань посильней, и ствол в руке. На всякий случай, через пистолетную рукоятку протянул шнур, а затем и его к подкладу пришил. Может быть, я мнительный, но у нас, таким образом, есаул Никита Наливайко спасся, попал в плен к курдам, те его не обыскали, а когда горцы расслабились, казак троих убил, захватил коня и умчался в горы.

Утром Чернецов выстроил весь личный состав отряда. Наши силы невелики: 108 бойцов, три сестры милосердия, две брички и восстановленное за ночь орудие. Атаковать Глубокую мы не можем - слишком силы неравны, и полковник принимает решение отходить на Каменскую. Спустя час, проходя мимо наших исходных позиций, с которых вчера начинали атаку, останавливаемся, и орудие дает несколько шрапнельных выстрелов по станции. Пока красные не опомнились и не открыли ответный огонь, сворачиваемся и продолжаем отступление.

Нас не преследуют и, кажется, что все, вскоре мы будем в относительной безопасности. Однако, верстах в четырех от Глубокой, перевалив очередной заледеневший косогор, мы сталкиваемся с перешедшими на сторону красных казаками изменника Голубова. У войскового старшины более пяти сотен конницы, шесть орудий и пулеметная команда. В чистом поле против такой силы нам ничего не светит, и шанс на спасение, в переговорах.

Вперед, держа над головой, кусок белой запасной рубахи, идет хорунжий Сафонов, все же он из местных, но в него начинают стрелять, и он возвращается. Ясно одно - голубовцы настроены серьезно и без боя нас не выпустят. Раз так, то остается только подороже продать свои жизни или все же прорваться.

Со стороны противника открывает огонь артиллерия, и первый же залп накрывают бричку с сестрами милосердия. Второй залп противника достает наше несчастливое орудие. Юнкера скидывают его в глубокий придорожный овраг, и Чернецов приказывает им идти на прорыв. Миончинский все понимает и приказа не оспаривает, его артиллеристы запрыгивают в седла, хлестают коней и дерзко проносятся мимо голубовцев. Не знаю почему, но те в них почти и не стреляют, наверняка, ошалели от подобной наглости.

Начинается отход на запад, к железной дороге, и если удача снова улыбнется нам, то из Каменской выйдет эшелон и нам помогут. Мы все еще надеемся на хороший исход этого неудачного дела, но надежды не оправдываются. Казаки Голубова люди тертые, и для себя уже определили нас как жертву, постоянно вьются вокруг, постреливают и оттесняют в сторону Глубокой. Единственный плюс, это то, что вражеские орудия отстают от основных сил, и нас не накрывает артиллерийский огонь.

Отряд упорно продвигается к железной дороге. Голубовцы наскочат, постреляют и отойдут, мы отобьемся и снова двигаемся. Так продолжается около двух часов, нас становится все меньше, но мы все еще сражаемся. Пусть нет у нас орудий, пусть нет пулеметов, но патронов к винтовкам вдосталь и уже не одного врага мы с седла ссадили. Кроме того, за всеми дневными событиями дело идет к вечеру и снова появляется небольшой на спасение. Надо только до темноты продержаться, а там, идти на прорыв мелкими группами и пробираться к своим.

И вот, выходим к железной дороге, а тут неприятный сюрприз. В четырехстах метрах от нас стоит красногвардейский эшелон, и пробиться через него невозможно. Чернецов командует занять оборону на ближайшем бугре и, с трудом вскарабкавшись на этот, в общем-то, небольшой холмик, отряд принимает еще один бой. Казаки накатываются на нас всей массой, но лошади оскальзываются и на высотку взбираться не хотят. Остатки нашей офицерской полуроты, около двадцати человек, держат один склон, а Чернецов и каменские гимназисты с немногочисленными юнкерами, бьются с противоположного. На нас сильного наступления нет, а вот на полковника с молодежью, голубовцы наседают особенно яростно.

Гимназисты дают дружный залп, казаки откатываются и слышен голос нашего командира:

- Поздравляю всех с производством в прапорщики!

- Ура! - нестройно, но от души, отвечает ему молодежь.

Еще одна атака на них, снова дружный залп, снова противник отступает и опять слова Чернецова:

- Поздравляю всех с производством в подпоручики!

- Ура! - этот рев трех десятков молодых глоток даже стрельбу заглушает.

Видимо, такое наше поведение все же задело что-то в продажной душе вражеского командира. Стрельба прекратилась и к холмику, с белым платком в руке, подъехал всадник на красивой буланой кобылке.