Илья Тё - Абсолютная альтернатива

Удар пришелся защитникам в спину. Ранним утром следующего дня, хотя массы восставших так и не решились идти на дворец, Александру Федоровну предал ближайший из тех, на кого она полагалась. Мои слова, Государь, подтверждали сотни свидетелей: 11 марта, ночью, тайком, пока Императрица спала, под командованием вашего брата, Великого князя Кирилла, из Царского Села ушел Гвардейский экипаж. Как сообщили позже, с красным бантом на кителе и с царскими вензелями на погонах несколько часов спустя Кирилл привел часть к Таврическому Дворцу — присягать революции и Думе. [16] В реальной земной истории двоюродный брат Николая Второго в.к. Кирилл Владимирович Романов действительно увел подчиненный ему Гвардейский экипаж и железнодорожный батальон из Царского Села, оставив обреченную Императрицу на произвол судьбы. Вместе с матросами Великий Князь увел роту железнодорожного батальона, все орудия и все пулеметы. Во дворце остались две сотни атаманцев с шашками. При любом дальнейшем раскладе, Ваше Величество, это означало конец.

Я поднял глаза на Келлера. На мгновение в воздухе повисла полная и гнетущая тишина.

— Она сдалась? — спросил я.

— Две сотни всадников — слишком смешная армия даже для русской императрицы, — качнул подбородком Келлер. — Да, на этом все кончилось. Дума, извещенная о плачевном положении Царского Села все тем же князем Кириллом, прислала к вечеру делегатов с предложением сдаться. За делегатами из казарм поползли мятежные части. Не способные совершить святотатство самостоятельно, солдаты двинулись, возбужденные присланными к ним болтунами. Пламенные речи революционных ораторов смягчали угрызения солдатской совести, а красные банты, привезенные думцами из столицы, казались индульгенцией за грехи… Во избежание бессмысленного уже кровопролития, Ее Императорское Величество попросила у думцев одно: свите, фрейлинам, слугам, бойцам лейб-конвоя мятежники должны были обеспечить выезд из восставшего города. Все жители Царского могли свободно покинуть дворец в течение суток кроме…

— Кроме нее и Семьи, — закончил я за него. — Понятно, Федор Артурович. Ну, едемте. Хочу все увидеть сам.

В Царское прибыли к вечеру, на автомобиле, конфискованном во время взятия Питера у одного из «временных министров». Мой бронепоезд находился в Ревеле, и выбирать между транспортными средствами не приходилось. Знаменитый Екатерининский дворец встретил меня хмурым парком и темными зевами оконных арок — электричество по-прежнему не подключили.

Первым, что я смог рассмотреть подробно, стал настежь открытый парадный въезд в Александровский корпус. Екатерининский дворец остался левее, и мы с Келлером, подпрыгивая на кочках, заехали на рычащей и вздрагивающей машине во внутренний двор, остановившись прямо у чудесной мраморной колоннады.

Спрыгнув с подножки и никого не дожидаясь, я поспешил вовнутрь. Одинокий караульный на входе вытянулся при моем приближении, но мне не было до него дела. Бесконечные залы пустого дворца разворачивались передо мной широкою анфиладой. Некогда величественные и прекрасные, сейчас эти стены дышали только сумрачным упокоением и странным запахом разложения, гнетущим как в убогом могильнике, так и в роскошном дворцовом склепе. То был запах смерти и пустоты.

Караульный и спешивший за мной генерал граф Келлер остались единственными людьми в этом гигантском мрачно-торжественном запустении. Лифты давно не работали, лестницы заваливал мусор. Солдатская масса, ворвавшаяся сюда после ареста Семьи и Императрицы, разнесла и разграбила роскошный дворец. Остались лишь стены и величественные пролеты над головой, роскошные, но грязные арки, разбитые пулями статуи, изрезанные ножами колонны. Как гордая женщина, изнасилованная, избитая и лишенная одежды, вызывает не вожделение, а отторжение и жалость, так и огромный царский дворец, лишенный привычных изысканных декораций, вызывал во мне только ощущение тягучей безысходности и ужасной, страшной потери.

На первом этаже, минуя дворцовые анфилады, мы прошли через апартаменты, которые Дочери и Царица занимали перед восстанием в Петрограде. В гостиной Ее Величества я заметил множество пузырьков со святой водой, лекарствами и микстурами. В прихожей царских опочивален — большую, смятую сапогом картонную коробку. Опрокинутая навзничь она раскрылась. Из-под крышки виднелись локоны Великих Княжон — длинные волосы, остриженные ими совсем недавно из-за болезни корью. Хранимые царскими Дочерьми девичьи локоны казались совсем никчемными их пленителям — их бросили здесь как мусор.

В столовой царской Семьи стояло одинокое кресло-качалка, в котором, очевидно, супруга царственного Николая, мучаясь головной болью и недомоганием, проводила тяжкие дни накануне восстания. Я горестно вздохнул, ведь передо мной стоял в каком-то смысле последний трон последней русской Императрицы — последнее кресло, в котором ей довелось сидеть.

С первого этажа мы побежали в цоколь — туда, где находились комнаты охраны и комнаты, в которых, по словам Келлера, в последние дни перед штурмом содержалась царская Семья.

Как везде — этажами выше, в соседних корпусах и на улице, — в цоколе царил неописуемый беспорядок. Было разбито, разорвано, исцарапано и повалено все, кроме самих стен. Вещи и их осколки валялись на полу в дичайшем разброде, путаясь под ногами, мешая продвигаться вперед. И лишь одна из комнат поражала идеальною чистотой.

Клянусь, за последние дни мне довелось видеть многое. Разлетающиеся мозги Рузского в вагоне-салоне и болванки двенадцатидюймовок, разбивающих в прах стены Петропавловской крепости. Однако ничто до сих пор не производило на меня более страшного впечатления, чем вид этой маленькой, чисто прибранной комнаты на фоне всеобщего разорения и разлада.

Ибо чистота в этой комнатке была попросту абсолютной .

Осторожно я протолкнул слюну в горло. В этот миг тишина зазвенела в моих ушах.

Не слишком большая, метров сорок или тридцать пять квадратных, оклеенная обоями в клеточку, комната казалась довольно темной. Впечатление это усиливал вид за окном — створки последнего упирались в высокий косогор, на котором возвышался соседний дворцовый корпус. Тень холма и высокого здания загораживала помещение от солнца, поэтому, хотя портьеры отсутствовали на этом окне, вокруг царил мистический полумрак.

В окне была установлена тяжелая металлическая решетка. Сама комната соседствовала еще с одной, вероятно, кладовой или погребом, от которой ее отделяла фанерная перегородка. В перегородке находилась наглухо заколоченная дверь.