Андрей Валентинов - Бойцы Агасфера (Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы)

– Тут интересен повод. У нас война поспособствовала, так? А у них от войны буржуазии – одна прибыль. Их, Степан, борьба с водкой погубит!

– Чего-о? – Косухин наслушался всякого о причинах-поводах революции, но о подобном даже и не подозревал.

Лунин усмехнулся:

– Американцы – они к свободам буржуйским привыкли. А сейчас у них сенатор объявился – то ли Джонсон, то ли Парсон. Он, представляешь, предложил водку запретить. И – запретили!

– Ну, дают!

Такого от заокеанских буржуев Степа не ожидал. Интересно, пьющий ли Тэд?

– Ежели и вправду так пойдет – там такое начнется! Да никакая власть не устоит! У нас в феврале 17-го всех делов-то было, что вместо ржаного хлеба стали сайку продавать.

– Ты че, серьезно?

Историю февральской революции Косухин представлял несколько иначе.

– Точно. Белого – завались, а ржаного не подвезли. И то народ не выдержал. Министры царские как нарочно сработали! А тут… Нет, шалишь, разнесут все Северо-Американские!..

Косухину почему-то стало неловко. Выходит, великие революции могут начинаться с подобной ерунды? Хотя, ежели подумать, не такая уж это ерунда. А главное, этакое очень легко «сработать». В нужный момент да умелыми руками…

– А Ростиславу твоему ничего говорить не станем, – совершенно нелогично резюмировал Колька. – Пусть думает, что его белая кость нашей пролетарской умнее! Он ведь как, Степан, не социально опасный? Бомбы в вождей кидать не будет?

– Не-а, – усмехнулся Косухин. – Бомбы – точно, чердынь-калуга. Не будет!

Арцеулов шел по Собачьей Площадке мимо музыкального училища. Места были знакомые еще с довоенных времен. Правда, теперь это был совсем другой город. Дома, когда-то нарядные, давно просили ремонта; обшарпанные, облупленные стены пестрели дурацкими плакатами с красными чудо-богатырями и мордатыми буржуями…

Стемнело. Самое время было ехать к комиссару Лунину, но бросать дело незавершенным не хотелось. Уж больно интересно все складывалось!

…Конспирации подполковник Арцеулов был не обучен и, решив остаться в Большевизии, поначалу несколько растерялся. Оказавшись в Одессе и неожиданно став красным командиром, он совершенно не представлял, как эти самые красные командиры себя ведут. Ростислав подозревал, что надлежит всем «тыкать», держать ложку в кулаке и забыть про носовой платок. Говорить было вообще опасно – первое же «пожалуйста» могло привести аккурат в чеку.

Все оказалось проще – и одновременно сложнее. Красные командиры изыском не отличались, но, странное дело, всячески старались подражать только что разбитой контре. Молодые «краскомы» лихо козыряли, водили дам под ручку и даже говорили «мерси». Гвардейская выправка Ростислава оказалась как раз ко двору. На него смотрели не просто уважительно, но и с гордостью. Да, красные были не те, что в 18-м…

Военная форма вместе с документами сослужила хорошую службу и в другом отношении. Выяснилось, что можно ездить и жить в гостиницах совершенно бесплатно, а также получать немалый паек. Совдепия оказалась не так уж и плоха. Не для всех – большинство жило скверно, но были и другие: штабные офицеры, функционеры РКП(б), всякого рода чиновный сброд. В большевистском сумасшествии чувствовалась своя логика, хорошо, впрочем, знакомая и понятная…

Адреса друзей Арцеулов помнил наизусть. Родня Ухтомского, жившая в Петербурге, сгинула еще в 18-м. Но оставались другие. Подполковник заехал в Харьков, обрадовав родителей штабс-капитана Пташникова. Бывший приват-доцент успел уехать из Крыма и теперь, как подозревал Ростислав, обживает полуостров Галлиполи. Другие встречи были не столь веселыми. В Столице он навестил семью ротного – Михаила Корфа. Его жена и двое детей мыкались в маленькой комнатушке. Все, что можно, уже было продано, жили впроголодь, и Арцеулов понял, что ждет в Совдепии «бывших». Сын Корфа, семилетний Володя, узнав, кто их гость, заявил, что обязательно отомстит за отца – вот только вырастет. При этом он грозно сжимал трофейный немецкий тесак, привезенный бароном с Юго-Западного фронта. Мальчик не шутил, и Ростиславу подумалось, что еще ничего не кончилось. Они погибли, но растет поколение мстителей. С братом покойного Андрея Орловского, худым тонкошеим подростком, тоже бедовавшим в Столице, поговорили уже всерьез, но подполковник не решился посвятить парня в свои дела.

Устроился Ростислав надежно – в общежитии командного состава на Якиманке, для верности оставив часть вещей у Лунина, который как раз вернулся из госпиталя. Оставалось ждать Степу, но тут Арцеулову впервые повезло. Прямо на Тверской, у «Националя», он нос к носу столкнулся с Петером Арвельтом, сослуживцем еще по Юго-Западному фронту. Тот был в штатском, но выглядел весьма довольным жизнью. Ростислав чуть было не решил, что его знакомый делает карьеру у большевиков, но все оказалось куда интереснее. Майор Арвельт работал в эстонской военной миссии, недавно приехавшей в Столицу. Эстляндец был очень рад встрече, тут же похвастав орденом, полученным за прошлогодние бои с красной сволочью.

Миссия имела свою собственную линию связи, и Ростислав отправил телеграмму в Париж. Ответ пришел быстро. Валюженич ругал за долгое молчание и просил сообщить адрес, чтобы прислать письмо. Договорились, что он напишет в Ревель, родителям майора. Задержка была небольшой – письма в свободной от большевизма Европе ходили быстро.

И вот в кармане у Ростислава лежит большой запечатанный конверт. Он решил вскрыть его вместе с краснопузым, попозже. Это была удача, но Арцеулову повезло еще раз – и повезло по-настоящему. Началось все с очередного визита. Ростислав навестил Вадима Николаевича Говоруху, когда-то служившего вместе с ныне покойным отцом Арцеулова в Столичном отделении Сената. Подполковник шел в знакомый дом не без опаски, зная, что бывшие чиновники считались лакомой добычей для ВЧК. Но господин Говоруха, как выяснилось, процветал. Ему удалось устроиться в «совслужи», кормить многочисленную семью и даже понемногу помогать кое-кому из бедствовавших знакомых. Обитал он в двух комнатах своей прежней квартиры, что по тем временам считалось явной роскошью.

Беседовать с жизнелюбивым «совслужем» было интересно, но противно. Арцеулов хотел уже откланяться, но тут Вадим Николаевич упомянул учреждение, в котором служит. Контора называлась «Цекубу». Услыхав такое, хотелось перекреститься, но это означало всего-навсего «Центральная комиссия по улучшению быта ученых». Тех, кого не успели расстрелять или сгноить, подкармливали. Говоруха похвастался, что он накоротке не только с «буревестником революции» Максимом Горьким, но и с уцелевшими академиками – Бехтеревым, Тимирязевым, Павловым. «Совслуж» воодушевился и стал рассказывать, что Цекубу помогает даже иностранным ученым, приезжающим в Совдепию. Он ставил на довольствие финнов, немцев, а недавно и французов, в том числе молодого, но очень талантливого физика Гастона де Сен-Луи, прибывшего для научной работы в Столицу.