Фрыц Айзенштайн - АТЫН

— Эбэ, эбэ, — звал я её, похлопывая по плечам.

Она слабо застонала. Я поднял её на руки и понёс в юрту. Тут же набежали девчонки, которые издалека видели всё происходящее. У нашей хозяйки начались роды. Меня вытолкали из юрты. Вдали пылила отара овец, отобранных у бедных скотоводов.

Началась суета, в которой я чувствовал себя лишним. Вода, тряпки, беготня. Но всё оказалось бесполезным. Ребенок родился мертвым. Девки выли в голос, Алтаана сидела с матерью. Походу, и мамаша при смерти.

Ко мне подошли Таламат с Мичилом. Мичил кусает губы, едва не ревёт, но держится.

— Господин, — начал Таламат, — человек, ударивший беременную женщину, должен быть убит и предан вечному проклятию. Закон.

Мичил добавил дрожащим голосом:

— Мы отомстим за маму?

Я отвернулся. Меня душила злость. В первую очередь на себя. Здесь вам не тут. Меня занесло каким-то сумасшедшим ветром в эту фантасмагорию, и я по привычке веду себя, как турист в Таиланде. А девочки живут здесь и сейчас, они считают меня своим мужчиной и ждут, что я буду вести себя, как мужчина. В этом смысле Мичил – более мужчина, нежели я, для него это не игра, а жизнь – и куда более паскудная, нежели моя.

Я обернулся к ним.

— Что делают с таким человеком?

— Его должны распять на пяти веревках и разрезать живот.

— Хорошо. Мы едем. Собирайтесь. Воды, еды на три дня, двух заводных коней на всякий случай.

Если я этого сейчас не сделаю, вся степь будет об меня вытирать ноги. Если я это сейчас сделаю, то… тут даже думать не хочется, что будет. Нападение на опричников Улахан Тойона, это не мелкая стычка с соседним родом. Но уже поздно думать, делать надо. На нашей стороне правда. А степь большая. На крайняк в леса уйдём. Чёрт, и почему кто-то делает глупости, а я должен всё это разгребать? Как чирей на заднице, ко всем прочим неприятностям, у нас внучка этого самого Тойона. От неё надо было избавиться сразу, как только доехали до Ыныыр Хая, а не устраивать эксперименты. Вляпался, как… в жвачку.

Я подошел к девушкам. И не нашел ничего лучше, как сорвать зло на представительнице правящей верхушки.

— Так. Утрите сопли. Ты! — я ткнул пальцем в Сайнару, — Собирай манатки и проваливай отсюда! Быстро! Бери лошадь, и чтоб твоей ноги здесь не было. Догоняй этого сморчка и валяй к своей родне. Там твоё место, вместе с убийцами младенцев. Теперь я понимаю, почему в Степи комиссары появились. Они не могли не появиться!

— Мне подачек не надо! — гордо вскинула голову Сайнара, — ты сказал своё слово! И я его приняла!

Губы трясутся, в глазах слёзы. Тоже с девками ревела.

— Как хочешь, — мне некогда рассусоливать с припадочными, — я тебя не вижу и не слышу. Всё!

— Откуда ты про комиссаров знаешь? Отчего они появляются? — не отставала настырная девка. Глазищи вперила и чуть за лацкан не хватает.

— Я много чего знаю, а уж откуда комиссары появляются – и подавно! Всё! Исчезла! — я развернулся и пошел в свою юрту. Надо сделать ход конём.

Классовой ненависти к голубым кровям у меня нет, мне дорога собственная шкура. Если Сайнара нас заложит, нам не отвертеться. В Степи может пропасть караван и следов не найдут. А я собирался именно скрыть следы своего участия в разбойном нападении на должностных лиц с целью совершения убийства с особой жестокостью. Группой и по предварительному сговору.

Взял водку, пиалу, таньгу и кусок лепешки. Пошел к старому пню. Лес встречал меня мёртвой тишиной, только хрустели веточки под ногами и шелестели листья. Разложил всё и говорю:

— У нас проблемы. Мы выходим на тропу войны. Если можешь – помоги.

Развернулся и пошел вниз. Мне вслед громко каркнула ворона.

Зашел в юрту. Памятуя следствие из второго закона Чизхолма [13] Когда дела идут хуже некуда, в самом ближайшем будущем они пойдут еще хуже. , покидал в рюкзак самое важное барахло. Кое-что сложил в пакеты. Начатые бутылки с шампунем, гелем, отсыпал немного порошка. Прихватил цепь. Удастся – продам. Сталь хорошая. Ну, вроде всё. Принял сотку для куражу. Перекрестился, с Богом. Отдал Таламату пакеты и рюкзак, попросил уложить в седельные сумки.

Вышел к своему воинству, потрепал холку пса и толкнул речь.

— Наш род обидели. Я выкопал топор войны! Кровь за кровь. — я внимательно посмотрел на Сайнару, — Кто не с нами – тот против нас! Может быть, мы не вернёмся, но совесть наша будет чиста, а наш род – отмщен. Мытарь пойдет к Будай ботору, в обход плоскогорья, а мы пройдем напрямик, через лес и перевал. Мы убьем человека, который оскорбил наш род. Банзай! Собака, ты остаешься здесь. Охраняй! Алтаана и Тимирдээй будут сторожить кочевье, ухаживать за больной. Женщины могут на войну не ходить. Кстати, рода Халх уже нет, нухуры Улахан Тойона вырезали всех. Вперед, паладины справедливости!

Как же. Этим ненормальным бабам только скажи про войну. Чиста амазонки. Кто их воспитывал, не знаю, и откуда такая кровожадность в нежных, хрупких девушках? Победа над налётчиками из клана Халх придала им самоуверенности. Это как-нибудь надо пресечь, ибо чревато.

Я ориентировался исключительно по направлению, куда-то на север. Наш отряд цепочкой втянулся в лес. Пошли все. Леший ли мне помог, или тут такая тропинка была, но шли мы ходко. Дорожка поворачивала на северо-восток, огибая вторую, более высокую, из двух вершин Ыныыр Хая. Это они издалека кажутся, как одна гора, а на самом деле это две горки, расположенные на некотором удалении друг от друга. Ближе к вечеру нашли ровную полянку возле ручья, расположились. Развели небольшой костёрчик, разогрели еды. Ужинали молча. Все были не в том настроении, чтобы чесать языками.

Места здесь восхитительные, красоты необыкновенной. Лес прозрачный, вокруг невысокие горы. Зелень, цветочки, птички щебечут. Я решил испохабить это буколическое изящество и отправился в сторонку от стоянки. Выбрал метрах в ста ровное место, на вершине небольшой возвышенности, начал разгребать ногой от мусора площадку для раздумий. Нога шаркнула по чему-то плоскому. Я нагнулся и руками разгрёб ветки и сухую траву. Матерь божья, люк! Ребристый канализационный люк, только не хватает надписи "Горводоканал". На люке утопленная рукоятка. Я потанцевал вокруг от восторга, достал нож и поддел ручку. Люк открылся, без скрипа, на хорошо смазанных петлях. Так-так-так. Достал брелок и посветил вниз. Темень-тьмущая, но видна лестница. Надо бы еще кого на подстраховку поставить, но, увы. И почему мне всякие ништяки попадаются тогда, когда я не могу ими вплотную заняться?

Спустился вниз. Посветил. Камера, три на пять метров примерно, отделана серым пластиком, пол покрыт чем-то вроде рифлёного линолеума. Стол, кресло на колёсиках. На стенах – надписи, шильдики, указатели. Алфавит незнакомый, не поймёшь, то ль китайские иероглифы, то ли хакасские руны. Еще раз огляделся. Дверь в стене. Без ручек. Ткнул в неё плечом, заперто. Вот ещё на полу флуоресцентной краской отмечены углы квадрата метр на метр. Я встал на него, что-то жалобно пиликнуло и стихло. Это называется фигвам. Походу, тут просто нет энергии, вот и все тайны. Здесь делать больше нечего без динамита. Я вылез наружу, закрыл люк и забросал его ветками. Кина не будет. Вернулся к своим, улёгся, но тайны древних цивилизаций мешали мне уснуть.