Фрыц Айзенштайн - АТЫН

— Не мой, а твой. Мужчина в макияже – это… Хм. Плохой мужчина. Пусть принесут нам чистые тряпки, растительное масло и зеркало.

Служанки тут же притащили требуемое, а я смыл с лица Сайнары всю штукатурку. Потом кистью небольшими мазками накинул румяна, чуть-чуть теней и тронул губы помадой.

— Вот теперь посмотри в зеркало, — сказал я, — как тебе?

— Плохо, — заявила Сайнара, — никто так и не увидит, что у меня есть косметика.

— А, понятно. Тогда она вообще не нужна. Ты и без неё прекрасна.

Я опять стер с её лица все следы косметики.

— И, наконец, завершающий штрих. Поцелуй в шею завершит твой макияж .

Я поцеловал её в шейку. Она замерла, потом вздохнула и сказала:

— Всё, проваливай. Вам, мужикам, только одно надо. Завтра увидимся.

Она встала и ушла с гордо поднятой головой. Непробиваемая девушка. И при чём здесь бусы, хотелось бы знать?

Я забрал с подворья Тыгына своего старого коня, договорился с Талгатом о времени встречи и поехал в дом. Поздно уже, скоро стемнеет. Надо еще как-то приготовиться к поездке. А хотя, что я заморачиваюсь? Завтра с Сайнарой отправят такой караван, что я наверняка ни в чем не буду нуждаться. Кофе бы только не забыть.

Я уже было расположился поспать, как нарисовались два труженика пролеткульта – Арчах и Боокко, оба в хлам и тащат за собой какую-то тележку с грузом. Я подошел посмотреть, Арчах что-то мычал, а стойкий акын лаконично сказал:

— Взяли.

И рухнул на землю. Вот и отпускай их одних. В тележке оказалась фаянсовая фляга, уже начатая, с водкой. Я приказал новому своему работнику оттащить этих говнюков в конюшню спать. Гады, они же завтра не встанут. Но я их простил, с водкой у меня был напряг. Накатив на сон грядущий, я отправился спать.

С утра мы тронулись в дальний путь, необъятной длины караван пошел из города на юг. Члены моей агитбригады, нажравшиеся вчера до положения риз, валялись в повозке и периодически блевали. Острая алкогольная интоксикация и её тяжкие последствия. Никакой пощады я им не давал – ни напиться, ни похмелится. Пусть сами прочувствуют всю тяжесть своего злодеяния – красть у своего начальника водку. Оказывается вчера, пока на базаре был погром, эти перцы не смогли пройти мимо. Под шумок в каком-то разгромленном складе прихватили тележку и водку, потом решили продегустировать, им понравилось. Результат, как говорится, налицо. Остальные мои попутчики были вполне себе живы и здоровы. Я, кроме всего прочего, забрал с собой нового слугу из подворья. Привык, знаете ли, к мелким радостям жизни, чтобы мне коня подавали, седлали и всё такое. Пусть отрабатывает зарплату, а то дедушка, видать, решил родственника пристроить к синекуре в городском поместье. Нефик.

Перед мостом через речку, всё забываю её название, караван разделился. Мы, в соответствии с планом, повернули вдоль берега, на запад. Тыгын и Co. двинулись через мост и далее, к своим аласам. Тыгын забрал все чиновничество с собой, типа на праздник. Но его аласы потом, после фестиваля олонхосутов и сказителей намертво перекроют, чтобы не один человек не проник. Ну и так будут присматривать. Это операция по выявлению наркоманов среди окружения Тойона. Мои же планы были другие – проехать по населенным пунктам, посмотреть, как живёт народ, заодно поворошить всякие змеиные гнёзда.

Хорошая, мощеная камнем, дорога, поначалу шла по берегу реки. Потом свернула в пологие холмы и дальше уже начинала вилять между возделанных полей, поднимаясь на косогоры и спускаясь в долины. Направо и налево от основного пути отходили отсыпанные мелким щебнем дороги поменьше. Вдалеке виднелись мелкие поселения. Крестьяне на полях прекращали свою работу, разгибались и смотрели нам вслед. Тишина и покой. Сады, виноградники, поля и снова поля. Для меня всё непривычно, чтобы одновременно сеять, пахать и убирать урожай. Но так и было. Сады одновременно цвели и плодоносили. Ветерок приносил запахи то свежей земли, то травы, то навоза. Полный букет.

Кишлаки и аулы, что нам попадались по пути, похожи на мой аул, который будет называться Багдад, традиции, видать, здесь сильны. Главное, что меня интересовало, и я уже увидел – нищеты и даже бедности здесь нет. Домики аккуратные, улицы чистые, дедушки на лавочках, в общем, сильно мне напоминает жизнь в узбекских селениях, с некоторой примесью корейского или китайского. Эмульсия, короче, кто понимает. Ну и соответственно, буйволы, груженые и порожние арбы, стайки молодёжи с шанцевым инструментом в руках. Негры, короче, пашут. Какое-то противоестественное благолепие, с точки зрения меня, воспитанного в совершенно иных реалиях. Для полноты картины хотелось бы увидеть надсмотрщиков и вертухаев, которые подгоняют всю эту идиллию. Так мы и проехали полдня, почему-то не отвлекаясь на пустопорожние разговоры, и ко мне никто не приставал, а я сам был погружен в собственное безмыслие, просто пытаясь переварить весь ворох впечатлений, который свалился на меня за последние дни.

К слову, через каждые полдня пути, не знаю, по чьему-то доброму умыслу или же "так исторически сложилось", на дороге обязательно имелись караван-сарайчики разной степени вместимости, с местами отдыха и харчевнями. Харчевни же, в свою очередь, привлекали местную публику и были местом для общения и передачи сплетен. Мы как раз и подъехали к такому месту, в небольшом ауле и расположились на отдых. Да и куда спешить? За нами никто не гонится.

Пообедали, подремали и двинули дальше. К вечеру достигли вполне приличных размеров селение, где и решили заночевать. Пора выпускать на сцену моих песняров. Я, скрепя сердце и с зубовным скрежетом, опохмелил страдальцев, налив им маленько разбавленной водки. Надеюсь, никто меня Тыгыну не заложит.

Пока мы ели и пили, в харчевню подтягивался местный народ, пропустить по стаканчику бузы и прикоснуться к великому. Великий акын, проездом, только одна гастроль. Спешите видеть. Взбодренный алкоголем сказитель, хотя уже не поворачивается язык его сказителем называть, репертуар сменился очень значительно, свою программу отработал на пять. Арчах сиял государственной наградой, охотно отвечая на вопросы поклонников, но под строгим цензоровым, то есть моим, оком. Выступать я ему сегодня не дал, рано еще смущать умы деревенских жителей своими кровожадными призывами. Да и вообще, напряженный график выступлений я ему не обещал, так ведь и спиться недолго.

На следующий день наша компания поехала веселее. Ко мне подкатил, во-первых, выздоровевший певец степей, с претензиями. Начал объяснять мне совершенно очевидную, с его точки зрения, ошибку. Почему я так плохо рассказываю. Почему говорю: "Нюргуун-боотур поскакал за басматчи"? Никто не понимает. Надо рассказать, какие доспехи у боотура, какое оружие, какой конь и как он скакал – рысью или галопом. Как он сверкал глазами и как тяжело дышал. Иначе люди совсем не понимают, про то, что я говорю.