Александр Бушков - Поэт и Русалка

— Богом клянусь, чем угодно! — шепотом воззвал немец. — Все так и обстояло! Это — расплата за вольнодумство, господа, никогда не верил в чертей, они и нагрянули…

Пушкин молчал. Он не сомневался, что немец выложил чистую правду, что все рассказанное с ним произошло на самом деле — но ясности это в запутанную историю не прибавляло…

— Ну вот что, господин Штауэр, — сказал он сурово. — По ряду соображений истории вашей я верю. Можете убираться отсюда, но извольте хранить о происшедшем молчание до самой смерти. Потому что черт вас дернул впутаться в такие государственные секреты, о которых вы и представления не имеете…

Ловя его руку с явным намерением облобызать, немец затараторил что-то в том смысле, что он всю жизнь будете считать себя в неоплатном долгу перед «господином полковником», а уста его будут запечатаны печатью молчания на всю оставшуюся жизнь. Так и заявил, орясина, в этих именно выражениях — которые окончательно вывели Пушкина из себя.

— Прочь отсюда! — цыкнул он. — И чтоб я вас больше…

Господин Штауэр, не заставив себя упрашивать, кинулся из недостроенного дома, все еще бормоча слова благодарности, выскочил на улицу и припустил так, словно намеревался до наступления рассвета достичь Москвы. Заполошный топот моментально стих вдали.

Красовский перекрестился:

— Опять началось. Мало нам было весьегонской ведьмы, так еще английский чертов пастух объявился… Что решите, Александр Сергеич? Серебряные пульки у меня вообще-то припасены…

— А ну как не возьмет эту разновидность серебряная пуля? — спросил Тимоша дрожащим голосом. — Мало ли из каких он будет… По-хорошему, уйти бы подобру-поздорову, а утром призвать отца Никодима с соответствующим снаряжением…

— Отец Никодим — человек, конечно, правильный, — согласился Красовский. — Один из немногих подлинных пастырей, кто меня примиряет с церковью, представленной, увы, теми попами, что более схожи с персонажами мужицких ядовитых сказок… Освятит на совесть, как из пушки жахнет… Только ведь, я так понимаю, нам нужно не прогнать этого… милорда, а докопаться до сути?

— Вот именно, прапорщик, — сказал Пушкин. — Судя по поведению, милорд наш менее всего напоминает классическую нечистую силу, коей по неведомому регламенту положено проваливаться сквозь землю с первым петушиным криком и расточаться в пар при виде креста… Навидался я, судари мои, в Европах созданий, на которых не окажет действия, пожалуй, и пожарная бочка, святой водой наполненная под пробку…

— А посему — на штурм? — понятливо предложил Красовский и принялся сноровисто выбивать из пистолетного ствола пулю с явным намерением заменить ее на серебряную.

— Удивляюсь я вашей безрассудности, господа… — заговорил Тимоша жалобным голосом.

— Дрожишь, — сказал Красовский, орудуя коротким шомполом и даже насвистывая.

— Дрожу! — согласился Тимоша. — Вызнавать, вынюхивать, уволенным за пьянство лакеем прикидываться, носиться по Петербургу ополоумевшим зайчиком, сведения собирая, — с полным нашим удовольствием, мы ж службу понимаем… А вот штурмовать этих самых, не к ночи буть помянуты — простите-с, боязно. Душа в пятках.

— Ладно, трусандецкая твоя душонка, — сказал отставной прапорщик, размеренными ударами шомпола заколотив в ствол сверкавшую в полумраке серебряную пулю и приготовившись проделать то же самое со вторым пистолетом. — Примостись где-нибудь в уголочке и наблюдай издали, как мы бьемся с нечистью, аки святые Георгии… Господи, прости ты меня за дурацкий мой язык, с кем дерзнул свою ничтожную персону сравнивать… Пойдемте, Александр Сергеич? — Он выглянул из-за угла и подался назад. — А этот-то до сих пор там… За деревом который… Бдит, поганец…

Пушкин выглянул. В самом деле, таившийся за деревом незнакомец пребывал на прежнем месте, с величайшим терпением наблюдая за домиком, — кажется, там светилась парочка окон, судя по слабому свету, видимому в узкие щели меж досками забора.

— Александр Сергеич, — сказал Красовский решительно. — Военный опыт учит, что негоже оставлять в тылу как врага… так и неизвестную опасность. Возьмем сначала этого молодчика под белы ручки и попытаем, кто таков?

Пушкин ответил задумчиво:

— Коли уж он, укрываясь, следит за милордом, нам он не враг…

— Как знать, сударь мой, как знать… Враг твоего врага еще не становится всенепременно твоим другом… А впрочем, вот вам простой способ проверить — взять и порасспросить…

— Резонно, — сказал Пушкин. — Вы заходите со стороны Гавани, я пойду аллеей…

— Слушаюсь, — по привычке ответил Красовский, пригибаясь, перебежал на цыпочках широкий пустырь, скудно освещенный половинкой луны, исчез в темноте. Пушкин двинулся в намеченном направлении, так же бесшумно перебегая от дерева к дереву, зорко следя за окружающим, чтобы не наткнуться на возможных сотоварищей неизвестного. Он чувствовал себя легким, как во сне, удивительная раскованность и воодушевление переполняли душу — бывают такие ощущения у человека, идущего по спящему городу к одному ему ведомой цели…

Вскоре он оказался за деревом, соседним с тем, что служило укрытием неизвестному. Тот в расслабленной позе прижался к стволу, держа дулом вверх короткий жилетный пистолет. Держал оружие уверенно, сноровисто. «А молодчик не из тюфяков, — подумал Пушкин мимоходом. — Пальцем спуск с обратной стороны подпирает, чтобы не пальнуть ненароком, ведь курок взведен на два щелчка…»

Сбоку возник Красовский, оба они кинулись на застигнутого врасплох неизвестного и свалили его наземь, выкрутив пистолет из руки. Ошеломленный внезапный нападением пленник не сопротивлялся, да и не особенно силен был, по первым впечатлениям, щупл, молод…

— Тьфу ты! — вырвалось у Пушкина.

Перед ним был не кто иной, как прибывший из Америки молодой человек по имени Эдгар Аллан По — варварские все же имена у этих заокеанских жителей, непривычно звучащие для привыкшего к мелодичности русского уха…

Глаза давно уже привыкли к полумраку, и он видел, что не ошибся. Должно быть, так же обстояло и с молодым американцем, потому что он, по-прежнему не пытаясь вырваться, воскликнул:

— Это вы?!

— Как видите, любезный господин Эдгар, — сказал Пушкин. — Прелюбопытная встреча, не правда ли? — Он поднял с земли пистолет, держа его указательным пальцем за скобу, и вспомнил ехидного пражского судью. — Насколько подсказывает житейский опыт, этот предмет именуется пистолетом и к поэзии отношения не имеет… Странно вы себя держите для любителя изящной словесности: таитесь в темноте с пистолетом наготове, как разбойник…