Александр Бушков - Поэт и Русалка

— Представьте, я тоже, — сказал молодой американец. И вытянул руки ладонями вверх. — Тем больнее было узнать… Вот этими руками я месяц назад держал фонарь и лом, когда мы глубокой ночью проникли в фамильный склеп. В церкви Хакнелл Торкард неподалеку от Ньюстеда. Его гроб был помещен на гробницу пятого лорда Байрона… Он был пуст. Ну, не совсем… Там лежала бумага, на которой кто-то довольно мастерски изобразил физиономию, расплывшуюся в довольно гнусненькой ухмылке. Несомненно, это он сам так изволил пошутить. У него было чувство юмора, хотя и весьма своеобразное…

— Вы говорите жуткие вещи, — сказал Пушкин глухо. — В это трудно верить…

— Мне тоже в свое время казалось невозможным поверить… Положа руку на сердце, господин Пушкин, в своей обычной жизни лорд Байрон был человеком весьма и весьма неприглядным. Потрясающий развратник, первый опыт получивший в девять лет со служанкой-шотландкой….

— Вроде там были еще какие-то темные истории с мальчиками… — вмешался Красовский.

— Именно, — сказал По. — Человек, умышленно ставивший себя вне общества и вне морали…

— Он был великий поэт, — повторил Пушкин.

— Кто спорит? Но человек со столь сомнительными моральными устоями, откровенно бравирующий интересом к темным силам, гораздо больше, чем кто-то добродетельный, подвержен риску однажды столкнуться нос к носу с теми, кто придет с той стороны и сделает предложение… По-моему, мы даже определили точно, когда это случилось. Восемнадцатый год, Швейцария, вилла Диодати… Он там жил с очередной любовницей и друзьями.

— Да, я знаю. Они там писали повести о всевозможной чертовщине: вампирах, привидениях…

— И, судя по всему, то ли сами начали баловать с призывами, то ли те явились сами, считая, что он созрел. Точно утверждать невозможно, но есть веские основания подозревать, что на вилле произошло нечто из ряда вон выходящее. Наш человек собрал немало косвенных свидетельств…

— У меня в голове не укладывается… — сказал Пушкин.

— А отчего же? — пожал плечами Красовский. — Когда человек сам по такой дорожке спешит, случиться может всякое. Вы ж не будете отрицать, Александр Сергеич, что кумир ваш столько мерзостей натворил, что едва ли не с табличкою на груди ходил: «Продам душу»? Стихотворец-то он, может, и впрямь великий, но нужно ж и о душе подумать… Вы ж вот, простите на неудобном слове, после всех юношеских проказ остепенились, да и я, многогрешный, перебесившись, стал жизнь свою соразмерять с Библией, насколько удавалось.

— Я сам с ним сталкивался, — сказал По. — Уже после … Понимаете ли, мне совсем юным довелось быть замешанным в одну жуткую историю… Рассказывать о ней подробно нет нужды, да и место самое неподходящее — но так уж случилось, что воочию убедился в реальном существовании нечисти… А там и попал на службу в тот самый не существующий якобы департамент. Как человек, обладающий некоторым опытом. Достаточным, чтобы считаться едва ли не старым служакой: контора наша, признаться, невелика, деньги выделяются скудные, заведена она недавно, какой там опыт… Делаем первые, едва ли не младенческие шаги. Так вот, в Вирджинии приключилась скверная история. Некий джентльмен, достойный всяческого уважения, выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах. Шансы у него были серьезнейшие, и стать бы ему губернатором, не умри он в одночасье при странных обстоятельствах. Нашли его в собственной постели, с раной словно бы от стилета, уже бездыханного. Только вот его камердинер всеми святыми клялся, что стоявшая в спальне хозяина статуя, ландскехт с мечом наголо — пять футов доброй бронзы — на его глазах ожила, сошла с подставки и ткнула джентльмена мечом прямо в сердце… Верили ему плохо. Точнее говоря, не верили совсем — какая может быть вера негритянскому рабу? Его первого и заподозрили. На счастье, наши люди оказались поблизости, и мы к тому времени уже располагали сведениями, что два схожих убийства, недавно происшедших, совершены на тот же манер. Стали искать следы и ниточки… Схватили одного субъекта, а уж он нас вывел прямехонько к «господину Гордону» и порассказал о нем достаточно. Вот только Гордону удалось ускользнуть — при обстоятельствах, уже не оставлявших сомнений, кто он на самом деле…

— Господи ты боже мой, — сказал Пушкин. — У вас то же самое…

— Я отплыл в Европу следом за ним. Мой друг, знавший «Гордона» по Италии, как раз и определил, с кем мы имеем дело…

— И где же ваш друг?

— Он погиб в Венеции, — сказал По. — Тогда мы чуть-чуть его не настигли… но мой друг погиб, а я уцелел чудом. Я его преследовал по всей Италлии. Поехал в Англию, и там мы ночью вскрыли склеп, после чего никаких сомнений не осталось. Мне донесли, что его видели во Флоренции. Я бросился туда, но он уже покинул Тоскану. След вел в германские государства, а оттуда я приехал, всегда чуточку отставая, в Петербург. И вот теперь он тут. — Молодой американец указал на освещенные окна невидного домика.

— Ну что ж, в последнем сомневаться не приходится… — сказал Пушкин задумчиво. — И что вы намеревались делать?

— Ничего особенного. Посмотреть, не возьмет ли его серебряная пуля.

— А если — нет?

Юноша упрямо сказал:

— Тогда попробую что-нибудь еще. Нужно же его загнать назад в ту тьму, которая его извергла…

— Вот в этом я с вами совершенно согласен…

— Вы мне верите?

— Мне трудно верить, а это совсем другое… — сказал Пушкин. — Но так уж случилось, что ваш рассказ во многом совпадает с моими собственными приключениями, а это заставляет отнестись к нему серьезно…

Он резко обернулся назад, поднимая пистолет, но тут же опустил его, выругавшись:

— Мать твою в рифму… Тимоша, мог ведь и пулю схлопотать за здорово живешь…

— Простите, Александр Сергеич, — покаянно протянул сыщик. — Только жутко стало торчать там одному, в темноте и совершеннейшем безлюдье, да вдобавок казалось, что по углам кто-то мохнатый шмыгает, и не один, и глаза светятся… Лучше уж я с вами. На миру и смерть красна.

— Ты не накаркай, лампурдос, не накаркай, — сердито сказал Красовский. — Ну что ж, господа? Не будем же мы здесь торчать до рассвета, пусть даже и обмениваясь интересными, согласен, впечатлениями? Не потрогать ли нам черта за хвост? А там уж разберемся, который он по счету лорд, и лорд ли…

Пушкин машинально потрогал кольцо на пальце, как обычно казавшееся самую чуточку теплее, чем ему положено было быть. Сказал раздумчиво:

— Собаки там, по-моему, нет, я не слышал, чтобы брехала, когда немец стучался в калитку…

— Да откуда ж там собака? — сказал Красовский. — Собачки, создания божьи, энтих не любят… Не может у него быть собаки, он сам похуже собаки… да и, надо полагать, поопаснее.