Пьер Бордаж - Ангел бездны

Когда он уже начал сонно клевать носом, убаюканный тряской грузовика, резкий толчок швырнул его на соседа слева, настоящего верзилу. Тот схватил его за ворот шинели и оторвал от скамьи. На школьном дворе и болотных тропинках ему часто доставалось от более крепких ребят, но никогда он не видел таких широких плеч и таких увесистых кулаков.

– Что надо сказать, балда? – пролаял здоровяк.

Он открыл рот, чтобы извиниться – он толкнул соседа, это заслуживало извинений – но предательские слоги вихрем закружились у него в голове, и ему никак не удавалось составить из них нужное слово.

– Виз… ни… изни…

Внезапное и почти осязаемое напряжение пробудило всех пятьдесят пассажиров грузовика. Здоровяк, вытаращив глаза, еще больше навис над ним.

– Ты что, издеваешься надо мной?

Он откинулся назад, стремясь ослабить хватку противника, сжимающего пальцы на горле.

– По… ти… про…

– Отпусти его.

За спиной здоровяка выросли три фигуры. Ему показалось, что он видит сквозь зажмуренные веки Мишеля, Люка и Фабьена. Видит, как один из троих – Люк? – приставляет дуло пистолета к затылку гиганта.

– Эй, ребята, уберите-ка пушку. Если хотите поговорить, уладим дело по-мужски.

– Отпусти его, ублюдок.

Люк ткнул дулом в шею, и здоровяк послушно разжал пальцы. Он тут же рухнул на скамью, где смог наконец перевести дух.

– Вы-то чего влезли в эту историю, ребята?

– Мы друзей в обиду не даем, дело принципа.

– Во-первых, я не знал, что этот деревенский пентюх ваш друг, во-вторых, я всего лишь попросил его извиниться.

– У него небольшие проблемы с речью. И мы тебя предупреждаем, дурень: если тронешь хоть волосок на его голове, тебе придется убрать всех нас. Иначе мы тебе всадим пулю в башку. Два раза повторять не будем. Усек?

Здоровяк, поколебавшись, кивнул в знак согласия.

Они приехали на участок фронта, называвшийся Сент-Андре, это была узкая глубокая траншея между двумя холмами. Воздух содрогался от разрывов за несколько километров отсюда. При каждом ударе поднимались облака черных пылинок, проникавших в глаза, ноздри, рот. Вновь прибывших распределили по деревянным баракам, вздувшиеся и ржавые крыши которых потеряли водонепроницаемость с незапамятных времен. Ни малейшего следа растительности, только вездесущая черная и липкая грязь. И множество серых крыс возле строений, в подвалах: они нагло разглядывали вновь прибывших, словно предвкушая появление новых трупов, способных утолить их ненасытный аппетит. Один из начал объявил, что они будут делить казарму с теми, кто уже давно воюет на фронте, предложил выбрать свободные койки и добавил, что перед отправкой в траншею Сент-Андре им предоставляется суточный отдых.

Они сумели, посредством сложных переговоров с другими новобранцами, занять стоящие рядом двухъярусные койки недалеко от старой печки, которую топили углем. Она с трудом пыхтела, но все же давала какое-то тепло. Самые дерзкие из крыс рискнули забежать в помещение, откуда их прогнали ударами сапог и метлы. Новые легионеры сложили ранцы, где придется, чаще всего под нижней койкой, но штурмовую винтовку, пистолет, обоймы и каску сохранили при себе. Одни сразу вытянулись на соломенных матрасах, другие отправились осматривать окрестности или на поиски пищи. Царившая в бараке вонь ничем не отличалась от обычных казарменных запахов: дерьмо, жир, пот, порох. Но влажность пробирала до костей, заползала в матрасы, под одеяла.

Тщательно проверив экипировку – солдат, потерявший оружие или амуницию, не подвергался никакому наказанию, объяснили им офицеры-инструкторы, просто ему предстояло отправиться на фронт только с пенисом и ножом, – они расселись на матрасах нижних коек, друг против друга, как в поезде.

– Пора, – сказал Мишель.

– Что значит пора? – удивился Фабьен.

– Мама приготовила мне одну штучку для первого фронтового дня.

– Ах, матери, матери, – вздохнул Люк, и в его обычно веселых глазах появилось выражение глубокой грусти. – Я свою так и не видел, а как бы мне хотелось, чтобы она меня доводила своими наставлениями, доставала своими нежностями, портила мне жизнь.

Мишель вынул из своего ранца железную банку и несколько ломтей подового хлеба, который им выдавали в поезде.

– Наша домашняя гусиная печенка, – произнес он с детской улыбкой. – Надеюсь, ты это любишь?

Он восторженно кивнул, тщательно подобрал слова благодарности за их поддержку в грузовике и еще за дружеское отношение, но едва открыл рот, как заготовленная речь превратилась в нечленораздельное мычание. Люк хлопнул его по плечу.

– Не переживай, старик. Ты нам скажешь все, когда сможешь. Эта гусиная печенка очень кстати пришлась. Не знаю, когда нам сервируют обед, а я подыхаю с голоду. Он улыбнулся им в ответ и почувствовал, что напряжение исчезло. Он нашел наконец свою истинную семью, и впереди у него была целая ночь, чтобы насладиться этим счастьем.

– Гнев Божий обрушился на Македонию и Болгарию. Точнее, гнев человеческий. Оставим в покое Бога, он не отвечает за глупость людей. Водопад из бомб и ракет беспрерывно падал на эти земли больше пяти лет. Исламисты сначала обрушились на Босфорский пролив. Они намеревались освободить своих албанских братьев и одновременно создать плацдарм на европейском континенте. Они захватили Болгарию, затем Македонию, но были отброшены в Турцию после свирепой атаки легионов архангела Михаила, пришедших из Румынии и Венгрии. В этих местах погибли миллионы человек. Десятки миллионов. Это самая убийственная, самая отвратная из всех войн, какие только были.

Старик поднес ко рту стакан яблочной водки и звучно отхлебнул из него. Он предложил им посидеть на террасе кафе, сооруженного из листов железа на заросшем травой и колючим кустарником пустыре посреди тысяч бараков. Банды подростков, вооруженных штурмовыми винтовками и пистолетами, бродили по улицам поселения, которое некогда было Софией, столицей Болгарии. Их набивалось по двадцать человек в пестрые машины, рассчитанные на шесть или семь пассажиров. Из-за спиртного или химических препаратов у них были стеклянные глаза, поведение их было совершенно непредсказуемым.

– Местные «подонки», – определила Стеф. – Похоже, именно им принадлежит здесь вся власть.

Город, в котором прежде, по словам старика, насчитывалось более миллиона жителей, лежал в руинах. Ни одно здание не уцелело, новые, кое-как замощенные улицы были проложены вокруг кратеров, бетонных глыб, стальных заграждений и баррикад из камня.

– Ничего не осталось, – мрачно сказал старик. – Ничего. Нулевой уровень. Все исчезло: древние монастыри, средневековая церковь, шедевры архитектуры…