Майкл Чабон - Союз еврейских полисменов

— Ну, извини, извини, — лепечет Ландсман. — Я всегда виноват, но в этот раз виноват еще больше, понимаю.

— Там разберемся, — гудит Берко. — Пошли, он нас ждет.

— Кто ждет?

— Французский император.

Ландсман встает, походит к раковине, плещет в физиономию воду.

— Мне, что, можно идти? — спрашивает Ландсман выходящего из камеры индейского ноза. — Я что, свободен?

— Как вольная птица, — заверяет ноз.

— Кто бы мог подумать, — удивляется Ландсман.

Из своего кабинета на углу первого этажа инспектор Дик прекрасно видит автостоянку. Шесть мусорных баков, защищенных броней против медвежьих когтей. За баками альпийская лужайка, за ней увенчанная снегом стена гетто, сдерживающая натиск евреев. Дик осел на своей модели стула в масштабе 2:3, руки скрестил, подбородок упер в грудь, взгляд устремил в окно. Не на горы и не на травку, смотрит он, даже не бронированные баки созерцает. Взгляд его угасает в районе парковки железного коня модели «ройял энфилд крусайдер» 1961 года. Ландсману выражение лица Дика хорошо знакомо. С такой же физиономией Ландсман рассматривает свой «шевель суперспорт» или лицо Бины Гельбфиш. Физиономия мужчины, осознавшего в очередной раз, что нечего ему делать в этом мире. Ошибочка вышла, не туда он попал. И снова сердце его застопорило, зацепилось, как воздушный змей, запутавшийся в телеграфных проводах, запуталось в чем-то, что, казалось, укажет ему цель и путь для ее достижения. Американская мотоповозка, произведенная во времена детства, мотоцикл, который когда-то принадлежал будущему королю Англии, лицо женщины, достойной любви…

— Надеюсь, на этот раз в штанах? — процедил Дик, не отворачиваясь от окна. Следов каких-либо эмоций в глазах его не обнаружить. В лице Дика вообще ничего в этот момент обнаружить невозможно. — Потому что после всего, чему пришлось мне быть свидетелем там, в лесочке — Иисус, я чуть не сжег свою медвежью накидку! — Он передергивает плечами. — Тлингитский народ не так уж много мне платит, чтобы любоваться голыми еврейскими задницами.

— Тлингитский народ. — Эти слова звучат в устах Берко как координаты Атлантиды или начало нецензурного анекдота. Шемец давит мощным задом хилую меблировку кабинета Дика. — Тлингитский народ что-то платит? Как считает Меир, все как раз наоборот.

Дик медленно оборачивается, кривит губы.

— Ну-ну. Джон-Еврейчик, при нем чепчик. Язык не сломал, пончики благословлямши?

— Сдохни, Дик, антисемит-недоросток!

— Сдохни, Джонни, жирная ж…, со своими намеками на мою продажность!

На ржавом, но богатом интонациями тлингите Берко желает Дику сгинуть в снегу с голым задом и без башмаков, в процессе отправления большой нужды.

На безупречном идише Дик желает Берко справить большую нужду в большую волну в безбрежном океане, вне зоны видимости берега.

Они с угрожающим видом подступают друг к другу, и Берко принимает крохотного Дика в свои объятия. Следует обоюдное похлопывание по спине, подкрепляющее их медленно угасающую дружбу, зондирующее неугасимую древнюю вражду, звучащее боевым тамтамом. Еще до того, как судьба бросила Джона Медведя в еврейское русло его жизненной реки, обнаружил он индейскую игру «корзинный мяч», бледнолицыми называемую баскетболом, и Вилфреда Дика, разыгрывающего защитника ростом тогда еще в четыре фута с двумя дюймами. Иx объединила ненависть с первого взгляда — большое романтическое чувство, неотличимое в тринадцатилетнем подростке от большой любви и принимаемое за нее.

— Джон-Медведь, мать твою, а…

Берко щерится, трет затылок, он похож сейчас на подростка-центрового, мимо которого только что промелькнуло в направлении корзины что-то мелкое и гадкое.

— Хо-хой, Вилли Ди…

— Присядь, козоёб жирный… И ты, Ландсман, спрячь свой прыщавый конопатый зад, глаза б мои на него не глядели.

Все ухмыляются, все рассаживаются. Дик с хозяйской стороны стола, еврейская полиция с гостевой. Два стула для посетителей стандартного размера, как и полки, как и вся остальная мебель по другую сторону стола Дика. Эффект комнаты смеха, у Ландсмана он вызывает легкое головокружение, его подташнивает. Может, правда, еще один симптом отвыкания. Дик вытаскивает свои черные сигареты и подталкивает пепельницу к Ландсману. Он откидывается на спинку, каблуки бухает на столешницу. Рукава его вулричской рубахи закатаны, предплечья узловаты, загорелы и волосаты. Седина курчавится и в расстегнутой рубахе на груди. Шикарные очки сложены, торчат из кармана.

— Так много на свете народу, с которым бы сейчас вместо вас повидаться… Миллионы милых морд…

— Так закрой свои грёбаные гляделки, — подсказывает решение проблемы Берко.

Дик следует совету. Веки его темны, сверкают, как туфли крокодиловой кожи. Чуть припухшие туфли.

— Ландсман, — произносит он, наслаждаясь своей слепотой. — Как номер, приглянулся?

— Лаванды в простыни чуть переложили. Больше никаких претензий.

Дик открывает глаза.

— Могу считать, что мне как сотруднику сил охраны порядка резервации шибко-шибко повезло. Контакты с евреями за все прошедшие годы сведены к минимуму, глаза б мои на них не глядели. И прежде чем вы посыплете из своих жидовских сфинктеров обвинениями в антисемитизме, хочу констатировать, что мне пох…, оскорбляю ли я ваши свинячьи антисвининные задницы. Надеюсь, что оскорбляю. Этот вот пузан знает, что я ненавижу всех и каждого из двуногих, независимо от мировоззрения и ДНК, и для вашей породы делать исключений не собираюсь.

— О чем речь, Дик! — кивает Берко.

— Взаимно, Дик, — кивает Ландсман.

— Для меня вы в массе — мудрствующие мудаки. Многослойный сэндвич из лжи, лицемерия, неприпудренного пидорского политиканства. Уже вследствие этого я с прибором положил на сказки вашего доктора Робуа со всеми его — кстати, вовсе не липовыми, хотя и обхезанными сверху донизу — полномочиями. Уж он мне изложил-наложил, с какого члена этот бандюга Ландсман носился по дороге с голой ж…, учиняя разбой и грабеж.

Ландсман хотел было открыть рот, но Дик отмахнулся в его направлении от невидимой мухи, блеснув ухоженными девичьими ноготочками.

— Сейчас закончу. Эти джентльмены, Джонни, мне не платят. Я у них не на жалованье. Но путями, для меня непостижимыми, они спутались с джентльменами, которые мне платят, точнее, сидят в совете, который мне платит. С тлингитскими джентльменами. И если племенные вожди прикажут мне привлечь мосье Ландсмана за несанкционированное нарушение границ владений, хулиганство, взлом, самовольное проведение расследования, то я так и сделаю, глазом не моргнув. Еврейские птенчики из Перил-Стрейт, как ни прискорбно мне это признать — и ты, Джонни, знаешь, насколько мне претит это признать, — мои еврейские птенчики. И их воровская хаза, пока и поскольку она находится там, где находится, пользуется моей защитой. И обитатели этой хазы не потеряют интереса к Ландсману после того, как я вытащил его конопатую задницу из-под их стволов.