Сергей Арбенин - Дети погибели

– Мы только отошли, – захлебываясь, начал рассказывать Попов, – как вдруг, откуда ни возьмись, этот страшный, бородатый, в очках! Нож в руке. Я и ойкнуть не успел, а он р-раз, р-раз! Когда он Мишу уложил, я с места сорвался. Но он и меня успел зацепить! Не человек – зверь какой-то!

Гесе стало плохо. Вера увела её обратно на поляну.

Желябов, отдуваясь, поднялся.

– Зверь, точно зверь…

Он пнул ногой связанного Убивца.

– Только этот зверь нам больше не опасен…

Убивец внезапно вывернул голову и спокойно спросил:

– А извиняюсь, барин, не ты ли тот господин Алафузов, что у мадам Прибыловой в Питере проживал?

– Нет, не я, – ответил Желябов.

Ещё раз ударил ногой Убивца в бок, дёрнул за галстук, которым связали ему руки.

– Подымайся. Сейчас узнаем, кто ты и зачем тебе господин Алафузов понадобился…

Убивец больше не упирался. Спокойно вошёл в центр стоявших кругом революционеров. Задрав чёрную нечёсанную бородищу, начал пристально оглядывать каждого.

– А! – вдруг воскликнул он. – Так вот же он, Алафузов! Да… А я-то на него подумал, – он кивком указал на Желябова.

– Молчи, скотина, – ответил Желябов. – Ну, Алафузов, что у тебя с этим типом общего?

– Погодите, – поднял руку Михайлов. – Я сейчас всё объясню…

И он рассказал всё, что знал об Илюше и его брате. Квятковский и Пресняков, стоявшие позади Убивца, дополнили рассказ.

– Однако… – Баранников подошёл к Убивцу, внимательно оглядывая его. – А зачем же ты, мохнорылый, невинных сейчас угробил, если хотел только меня да Суханова?

– Дык… Душа загорелась, – мирно пояснил Убивец. – Лежу это я в кусту, ягоду ем. Слушаю, как вы красиво говорите. Замечтался даже. И тут, слышу – трое уходят. Ах, думаю, так вот какой оборот! А что, если вас всех здесь и порешить?.. Ну, достал нож…

– Вот он, нож его, – Пресняков бросил окровавленный нож в траву. – На нём кровь многих невинных.

– А вот и не так, барин! – живо обернулся к нему Убивец, Пресняков даже слегка попятился. – Невинен Господь Бог один. А человецы все во грехе. Несть невинных среди живых, а только среди мёртвых! Вот положил бы я вас всех – и очистил бы. Белыми ангелами пред Богом предстали бы! Всё искупилось бы: и бонбы, и левольверты, и убиенные вами…

– Замолчи! – рявкнул Желябов. – Слушать тебя, образину, тошно. Сам-то скольких положил?

Убивец озадаченно поглядел на Желябова.

– А ты здоровый бугай. Уважаю… Только если считать, сколько я вас, нехристей, порезал, – до вечера считать надоть. Сотню, надо полагать. А ежели по званию считать, то… Да! Я ж генерала вашего прикончил! Из головы выпало…

Он задумался.

Михайлов в недоумении спросил:

– Какого нашего генерала?

Убивец поглядел на Михайлова затуманенным взглядом. Тряхнул кудлатой головой.

– Генерала-то? А Маков фамилия. Слыхал?

– Министра Макова? – поразился Михайлов. – Да ведь он растратчик, и сам на себя руки наложил!

– А вота! – Убивец ухитрился, развернувшись боком, посиневшей от пут рукой сложить фигу. – Это я его порезал, возле Аничкова моста. А потом в воду спихнул.

– Постой-постой… Да за что?

– Как за что? За то, что он супротив Расейской империи пошёл!

Желябов дёрнул Убивца за галстук.

– Да чего с ним долго разговаривать! Он сейчас такого наплетёт…

Михайлов переглянулся с Морозовым, Квятковским, Пресняковым… Посмотрел на Желябова:

– А что же ты предлагаешь с ним сделать?

– Как это «что»? То же, что он с нашими сделал!

Все молчали. Только Геся беззвучно рыдала, закрыв лицо руками; Баска и Вера придерживали её за плечи.

– Я предлагаю передать его жандармам, – сказал Квятковский. – Они очень рады будут, полагаю…

– Дело говоришь, барин, – кивнул Убивец удовлетворённо. – Собаку – к собакам кинуть: это хорошо.

– Да нет, нехорошо, – вдруг встрепенулся Михайлов. – Есть у меня подозрение, что для них эта собака – ценный кадр. Просто находка… А ну-ка, давайте отойдём в сторонку да потолкуем с ним. Он, вижу, многое знает.

– Потолковать – что ж: это можно, – согласился Убивец.

Его отвели к краю поляны и начали допрос.

Смеркалось. Дамы стали собирать остатки пикника, развели костёр.

К костру подошёл Михайлов. Молча присел. Руки его тряслись.

– Что там? – с опаской спросила Баска.

– Тебе лучше не знать, – глухо ответил Михайлов.

Потом подошли Квятковский, Пресняков, Желябов, Фроленко – как всегда, угрюмый и молчаливый.

– Ну, и что дальше? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Михайлов.

– А дальше – отвезём его ночью ближе к городу и бросим на рельсы. Пусть потом жандармы разбираются…

Морозов, тоже присутствовавший на «допросе», поднял голову:

– Андрей нас всех кровью повязать хочет, вот что.

Желябов пристально посмотрел на Морозова. Усмехнулся:

– Именно так…

Суханов, присутствовавший на собрании в качестве «агента» комитета без права голоса, сказал:

– Я тоже не хочу принимать в этом участие. Во-первых, руки марать… Во-вторых, я морской офицер, а не палач.

Желябов мельком взглянул на него.

– Что ж… Обойдёмся. А кто тут палач – это ещё вопрос.

Геся всплеснула руками:

– Что вы тут говорите такое? Живого – под поезд?

– Ну, не мёртвого же, – буркнул Желябов. – Мёртвого, – какой толк? Надо, чтобы он хоть раз в жизни испытал то же самое, что испытывали его жертвы.

Фроленко молча оглядел всех.

– Я пойду, если надо, – сказал он.

– И я, – отозвался Пресняков.

– Ну, естественно, и мне придётся… – заметил Баранников. – Опыт у меня, знаете ли, есть. Как с этой породой обращаться…

– Думаю, хватит, – сказал Желябов.

Он взглянул на Морозова, усмехнулся:

– Значит, не всех кровью-то повяжем, а?..

Извозчиков, доставивших террористов на место пикника, отпустили ещё утром. Оставалась одна пролётка, на которой приехали Желябов, Фроленко и Колоткевич.

Убивцу связали не только руки, но и ноги. Положили на пол пролётки. Кучером сел Желябов, внутри, едва уместившись, втиснулись остальные.

Пролётка уехала. Те, кому не досталось места в пролетке, потянулись лесными тропинками в сторону города.

Петруша лежал поперёк рельсов. Ступни ног свешивались по одну сторону колеи, голова – по другую. Руки его – каждая по отдельности, – были связаны брючными ремнями, продетыми под рельс. Ноги перехватывал другой ремень. Он тоже был продет под рельс. И снова: поза привязанного напоминала распятие.

Над Петрушей раскинулось прекрасное южное звёздное небо. Вокруг не было ни души, только поле да тёмные рощи. Петруша шевелил губами: он вспоминал названия созвездий и звёзд, которые запомнил ещё с детства, когда Илюша раздобыл переводную книжку по астрономии француза Фламмариона.