Сергей Арбенин - Дети погибели

Комаров тяжело вздохнул.

– Да. Вы правы… Хорошо. Я подумаю. Но всё время ощущать рядом чьё-то присутствие… Агента или переодетого жандарма…

– Не извольте беспокоиться. Я найду таких людей, которые будут для вас совершенно незаметны.

Комаров нервно пожал плечами и промолчал.

Затем снова появился Байков. Положил на стол перед Комаровым несколько исписанных листов бумаги.

– Что это? – спросил Комаров.

– Писарь Рыбальченко записал рассказ городового Кадило.

– Какого ещё Кадило? – вскрикнул Комаров и тут же вспомнил. Кадило! Господи, совсем из памяти вышибло. – Кадило? – повторил он. – Он что, всё ещё в камере?

– Так точно, Александр Владимирович.

– Ну, и что же он интересного рассказал?

– Сознался, что хочет на своей чухонке жениться…

Комаров тупо посмотрел на Байкова, на исписанные листы… И вдруг расхохотался.

– Вот что… – отсмеявшись, сказал он. – Выпусти ты его. На кой чёрт он тут нужен?

– Как прикажете, – ответил Байков. – Кстати, чухонка эта уже приходила. Пыталась свидания добиться.

Он усмехнулся.

– Ну, и?..

– Отправили её восвояси. Так она ещё часа четыре у дверей стояла. А когда и оттуда прогнали, отошла к набережной, и оттуда все окна осматривала. Должно, искала, где Кадило сидит… Кстати, она сегодня опять с утра на набережной стоит.

– Н-да… – Комаров потёр бритый подбородок. – Ладно, пусть Кадило бежит к своей чухонке. Да напиши ему бумагу, для пристава: дескать, городовой Кадило выполнял секретное поручение жандармского управления.

Антоша слушал громыхание колёс, смотрел, как с непостижимой скоростью под ним, на расстоянии вытянутой руки, мелькают шпалы, сливаясь в один черный бесконечный забор.

Когда поезд выходил со станции Жлобин, он сумел втиснуться в металлический ящик под вагоном. Правда, уместился не весь: колени, руки и голова остались торчать наружу. Ездить в «собачьих ящиках» его давным-давно, ещё в детстве, обучили старшие братья.

От Жлобина поезд шёл на Могилёв, и дальше – прямиком в Петербург.

Что он будет делать в столице, Антоша пока не знал. Но был уверен, что отыщет убийц старших братьев. Как? Придумает как-нибудь. Бог поможет.

Поезд подошёл к Гатчине ночью. Антоша едва сумел выбраться из «собачьего ящика»: всё тело затекло после долгого путешествия. С трудом пролез под вагоном на насыпь и сполз с неё в ложбину, поросшую высокой травой.

Лёжа в траве, он видел отблески искр, сыпавшихся из паровозной трубы. Где-то вдали лаяли собаки. А сверху, сквозь мутную пелену, на Антошу молча и страшно смотрела кроваво-красная луна.

АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН.

Июль 1879 года.

Комаров, как-то странно втянув голову в плечи, шёл по коридору, не отвечая на приветствия караульных и бормотал:

– Пора кончать с нечаевской вольницей. Пора кончать…

Помощник смотрителя Нефёдов шёл следом, пожимал плечами.

Комаров остановился у камеры узника №5. Постоял, глядя в каменный пол и о чем-то задумавшись.

Помощник смотрителя кивнул караульному, тот отпер двери.

Комаров вошёл, и остановился.

Нечаев стоял посреди камеры и сумрачно глядел на Комарова. Почему-то он был без сорочки, голый до пояса: наверное, в камере было жарко, но Комаров этого не заметил. Он смотрел на маленького Нечаева, на его землистое мальчишеское лицо, на выпирающие рёбра. И молчал.

– Что, Александр Владимирович… – свистящим шёпотом спросил, наконец, Нечаев. – Кончать пришли, значит, с Нечаевым?

Он покачнулся и внезапно взвизгнул фальцетом:

– Вор! Иуда! Кому ты служишь, подлец?

Комаров вздрогнул, ещё больше втянул голову в плечи. Глаза его снова стали странно вращаться. И вдруг, на глазах у помощника смотрителя и караульного генерал медленно повалился на колени.

– Батюшка! – плаксиво сказал Комаров. – Не погуби!

– Я тебе не батюшка! – тем же визгливым голосом прокричал Нечаев. – Или ты забыл, продажная твоя морда?

Комаров внезапно заплакал.

– Помню! Ваше Величество, помню! Готов принять любое наказание, ибо – да, грешен!

Нечаев сделал шаг к Комарову.

– Так кому ты служишь, жандармский прихвостень, сатрап? А?

– Тебе, Ваше Величество, тебе!

И Комаров внезапно начал стукаться лбом об пол.

Помощник смотрителя разинул рот, шикнул на караульного.

А Комаров всё бил и бил поклоны, пока на лбу не появилась кровь.

– То-то же, иуда, – удовлетворённо сказал Нечаев. – А ну, пошёл вон отсюда, скотина, до ближайшей осины! Пошёл!

Комаров замер на мгновение, потом вдруг вскочил и, пятясь задом, вышел из камеры. Строго взглянул на караульного.

– А ты кому служишь? А?

– Так вот… Его Величеству и служу! – вымолвил караульный, дико глядя на Комарова.

– А! – голос Комарова потеплел. – Молодец. Служи, братец, служи! А мне уж недолго осталось…

Он хотел ещё что-то сказать, но внезапно ноги его подкосились, он упал.

Помощник смотрителя засвистел. Прибежали ещё несколько караульных. Подхватили Комарова под руки и потащили к выходу.

Помощник с опаской заглянул в камеру Нечаева и тихо прикрыл дверь. Покрутил головой, развёл руками, и отправился следом.

Комарова вынесли из равелина. Подскочил комендант крепости генерал Ганецкий.

– Александр Владимирович! Что с вами?

Комаров закатывал глаза и махал куда-то рукой.

– Нефёдов! – крикнул Ганецкий. – Беги за извозчиком. А вы – несите господина Комарова в мой кабинет!

В кабинете Комарова уложили на диван, Ганецкий велел позвать доктора Вильмса, служившего в крепости, принялся хлопотать: подавал Комарову стакан воды, расстёгивал верхние пуговки шинели и мундира, подкладывал под голову диванный валик.

И причитал:

– Ах ты, Господи! На глазах у караула! У заключённых! Что же будет?..

Внезапно он заметил, что Комаров смотрит прямо на него. И не просто смотрит, – подмигивает одним глазом!

Ганецкий рухнул в кресло, ничего не понимая.

Рука невольно тянулась креститься…

Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась эта странная, невозможная сцена, если бы не явился доктор Вильмс: тучный одышливый старик.

Комаров, увидев Вильмса, немедленно поднялся и сел.

– А! Доктор прибыл, – сказал он. – Хорошо. Я прошу вас подождать пока в приёмной. И, пожалуйста, никому ни полслова! Ожидайте, я вас позову.

Вильмс удивлённо пожал плечами, покрутил круглой белой головой.

– Так вы не больны? – спросил он.

– Болен, – не моргнув глазом, ответил Комаров, вытирая платком кровь с расшибленного лба. – Но болезнь моя к медицине отношения не имеет.

Вильмс снова пожал плечами:

– Как вам угодно, – и вышел, одышливо сопя.

Некоторое время Комаров и Ганецкий молча смотрели друг на друга. Наконец Ганецкий рискнул спросить: