Борис Толчинский - Нарбоннский вепрь

— Вы нечеловечески жестоки, дядя. Вам должно быть стыдно.

— Но за что, дорогая?! За то, что я спасаю вас от грандиозного скандала? О, если слушать все, что клевещут на меня мои враги, мне бы выгоднее было утопить вас, дабы возвыситься самому!

— Значит, вы не шутите?

— Клянусь водами Стикса, милая Софи, какие уж тут шутки!

— Уйдите прочь, дядя. Вы ранили мое сердце. Ах, сколь наивным ребенком я была до сей поры! Мне казалось, вы любите меня. Я не желаю вас больше видеть.

— А Ульпинов видеть желаете?

— Ульпинов?

— Их самых. Разве они вас уже не интересуют?

— Где я могу их увидеть?

— В моем дворце.

Последние удивительные слова Корнелия прозвучали настолько буднично, что София, забыв, где она находится, наполовину высунулась из воды. Восхищенный взгляд дяди и сладострастное выражение на его устах отрезвили ее. Она испугалась и собралась спрятаться обратно в бассейн, затем вспомнила, что пылкий Марсий Милиссин, по всей вероятности, наблюдает за ее поединком с дядей; по телу ее прокатилась жаркая волна возбуждения — и она, сделав вид, что по-прежнему не замечает своей наготы по причине охватившего ее изумления, не стала погружаться в воду.

Но князь Корнелий, конечно же, разгадал ее игру; он, разумеется, понятия не имел, что кто-то, а тем более его собственный шурин, подглядывает за ними; зато он видел мгновенно затвердевшие и увеличившиеся в размерах соски на сводящих с ума полушариях Софии. Впрочем, он еще был очень далек от того, чтобы сойти с ума.

— Вы сказали, дядя, Ульпины в вашем дворце? Я не ослышалась?!

— Ничуть, моя дражайшая. И я готов их выдать вам, как только вы сами того пожелаете.

"Дядя сегодня бесподобен, — подумала София. — Он мне крутит голову уже целый час, а я все не могу понять, какую игру он затеял. Что ж, придется сыграть отступление!". Она пронзила его насмешливым взглядом и небрежно бросила:

— Но прежде я добуду приказ о вашем аресте, дражайший дядюшка, за укрывательство особо опасных государственных преступников.

— Вы этого не сделаете, милейшая Софи, — от души рассмеялся князь Корнелий, — потому что я сенатор Империи, меня нельзя арестовать!

— Даже сенатора можно арестовать по обвинению в государственной измене, милейший дядюшка.

— Максимум, чему я изменил, дражайшая Софи, это обычаю не давать рабам патрисианские имена.

И вот тут София Юстина поняла все. Корнелий Марцеллин славился своей коллекцией, если можно так выразиться, экзотических представителей человеческого племени. По всему свету разъезжали его агенты и покупали, где только можно, всяких уродцев, гигантов, карликов, мутантов, разноцветных — в общем, таких, которые уже не были животными, но так и не стали полноценными людьми. Помимо содержания этого паноптикума, которым сенатор очень гордился, он имел обыкновение отыскивать двойников знаменитых личностей и даже иногда презентовал первых для театральных и цирковых представлений. Используя подобным образом двойников, князь Корнелий нередко приобретал весомую власть и над оригиналами. Однако София никогда не боялась увидеть среди рабынь дяди свое живое отражение: как известно читателю, дочь Тита Юстина полагала себя совершенно неповторимой личностью.

— Правильно ли я вас поняла, дядя: одного вашего раба зовут Марк, и он стар [29] Латинское имя Марк означает "старый". , тщедушен, похож на крысу…

— Совершенно верно, милая племянница, а другого раба я назвал Януарием, потому что приобрел его в январе месяце. Уж не знаю, зачем я их купил, наверное, какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что эти никчемные рабы когда-нибудь да пригодятся…

Молодой княгине хотелось расцеловать своего зловещего дядю. Конечно, он был ее враг — но враг этот нынче предлагал спасение!

— Ваше чутье выше всяких похвал, мой самый любимый дядюшка, — лучезарно улыбаясь, молвила она.

А он, не отрывая глаз от ее совершенного тела, лишь по пояс пребывающего в воде, приложил обе руки к груди и изрек самым проникновенным тоном:

— Dukle laudari a laudato viro. [30] "Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы" (лат.)

— Vir bonus et prudens, [31] "Вы честный и разумный муж" (лат.) — в тон ему ответила София Юстина.

"Как приятно созерцать двух самых талантливых в этой стране негодяев, ненавидящих друг друга, но, тем не менее, совместно стряпающих мошенничество в деле, касающемся государственной ереси! — с удовольствием подумал князь Корнелий. — Страшная тайна свяжет нас, меня и ее, пока мы живы. О, как досадно, что одни лишь мы присутствуем на сцене и что театр пуст!".

Читатель помнит: один зритель все же есть — не в зале он, а подглядывает из-за кулис, где его оставила София.

— И что же, дядюшка, ваш январский подарок похож на сына ересиарха?

— Не совсем, моя милая Софи, лицо другое, равно как и старый раб не вполне смахивает на самого ересиарха.

— Ох, это так печально!

— Пусть такая мелочь не тревожит вас, дражайшая племянница. При поимке еретики наверняка окажут сопротивление, и стражам порядка придется применить силу…

"Он предлагает разукрасить собственных рабов так, чтобы их нельзя было отличить от избитых до полусмерти Ульпинов, — поняла София. — И все-таки это очень рискованно!".

— У меня есть идея получше, — заметила она. — Мой старый слуга мэтр Давид способен творить чудеса с человеческими лицами.

— Разумно, — кивнул сенатор. — Но вы, конечно, понимаете, что после этой демонстрации своего искусства мэтру Давиду придется исчезнуть навсегда.

— Он нас не выдаст, — быстро сказала София.

— Я бы на вашем месте не стал рисковать, дорогая. Кто знает, чего ждать от иудея. К тому же он всего лишь ваш раб.

— Уже нет. Я его отпустила…

— Тем более, — кивнул Корнелий. — Вам останется лишь чуть подтолкнуть его по направлению к богам. Ну же, Софи! К чему сомнения? Omnes una manet nox. [32] "Всех ожидает одна и та же ночь" (лат.)

— А в ваших рабах вы уверены, дядя? Они не подведут?!

— Я пообещаю им свободу, — с сатанинской ухмылкой сказал сенатор, — и я думаю, они согласятся, так как известно, что я всегда держу слово.

— А я добавлю им немного денег, — подхватила княгиня, — чтобы они имели чем оплатить услуги Харона.

— Уж вы не поскупитесь, дражайшая племянница: денег должно хватить на всех.

— Кого еще вы имеете в виду?

— Всех, кому суждено сопровождать так называемых Ульпинов по дороге из Темисии в Пифон. Ведь мы же не хотим, чтобы наши друзья раньше времени поняли, что мы намерены принести их в жертву богам!

— Вы опять правы, дядя: это было бы слишком жестоко.

Корнелий Марцеллин и София Юстина с облегчением рассмеялись, скрепляя этим смехом свой удивительный союз — и, заодно, смертный приговор ни в чем не повинным людям, слишком ничтожным, чтобы их жизни имели собственный вес в глазах обоих потомков Великого Основателя. Внезапно княгиня оборвала смех и сказала: