Олег Кулаков - Нукер Тамерлана

— Я знаю, — после долгого молчания произнес сотник, — что ты убил солдата “синих”.

“А, вот почему задержка”, — подумал Дмитрий.

— Я купил пленницу, — сказал он. Дмитрий тщательно подбирал слова, стараясь не ошибиться. — Он продал. Потом напал. Зачем напал? Я убил его. Я прав.

— А свидетели есть? — спросил сотник.

Дмитрий поднял брови, услышав незнакомое слово.

— Тебя видели, Гуль? — растолковал сотник. — Кто скажет: “Гуль прав”?

Дмитрий снова кивнул — понял, мол.

— Был один “красный”, — сказал он. — Не знаю кто. Он видел.

— Хорошо, — уронил юз-баши. — Найди его. Я спрошу.

— Найду. Спроси, — сказал Дмитрий. — Он скажет.

— Родич поклялся, что убьет тебя, — сказал сотник. — Он твой кровник.

— Кровник? — переспросил Дмитрий. Незнакомое слово.

— А-а-а… — с досадою протянул юз-баши. — Родич. Много родичей. Хотят убить тебя. Понял?

— Понял, — отозвался Дмитрий, сообразив, в чем дело. Вендетта со стороны родственников. Он вдруг вспомнил, как солдат тащил девчонку, и его разобрало зло. На солдата, на его жаждущих крови родственничков. И на себя в том числе.

— Пусть, — глухо сказал он. — Убью. Всех убью. Нападут — убью.

Сотник громко расхохотался, хлопая себя по ляжкам.

— Всех убью… — повторял он весело. — Всех…

Отсмеявшись, юз-баши утер узкие глаза.

— Нападут — убьешь, — сказал он. — Не нападут — нет. Нет, — повторил он тоном приказа.

— Нет, — согласился Дмитрий.

— Хороший воин, — сказал юз-баши. — Будешь хорошим ун-баши.

— Твои слова, как мед, — ответил Дмитрий. Обычная формула вежливости.

— А где девка? — спросил сотник. — Хочу посмотреть.

Дмитрий на долю секунды замедлил с ответом. Вот этого он как раз и не предусмотрел. Сотник может и забрать пленницу, если она понравится. И ничего не останется, как просить юз-баши принять девчонку в дар. Право первой ночи или как там оно у них называется… Оставить девчонку у себя он может только силой. Черт возьми, сорвался на свою голову… Что же теперь — устраивать крошево ради этой пигалицы, резать сотника, а потом с боем пробиваться сквозь лагерь? Эх, средневековье… Может, оно и к лучшему — только от лишней обузы избавится…

— В обозе, — спокойно ответил он. — У торговца. Джафара Кривого.

За войском Тимура следовал большой обоз. Кто в нем только не ехал, чего там только не было — осадные машины и орудия, их обслуга, мастера, чьи руки могли в считанные часы навести мост через реку, кузнецы и сапожники, жены и наложницы, потомки пророка и богословы, ученые мужи и астрологи, дервиши и торговцы, даже банщики со сборными банями, И еще — пленные, ставшие отныне рабами. Шумен и непомерно велик был обоз и напоминал цыганский табор. Сотни вьючных животных — лошади, верблюды, ослы и мулы; крытые коврами и кожами повозки — богатые и простые.

* * *

Сотник Желаддин-бек был по-своему умным человеком, иначе бы не стал сотником. Не был он и трусом.

Ход его мыслей был прост: раз уж Гуль убил за пленницу солдата, значит, она того стоит. Если личико у пленницы смазливое, а тело упругое, то она согреет ему сегодняшней ночью ложе, а если окажется красавицей, то можно преподнести в подарок мин-баши [22].

Но стоило ему упомянуть о пленнице, как с белокожим чужеземцем, откликающимся на неподобающую мужчине, по мнению сотника, кличку, произошла странная перемена. Гуль по-прежнему стоял перед ним на коленях, расслабленно опустив бычьи плечи и вроде бы не шевелился и не делал ничего. Но из его непривычных, круглого разреза глаз (“Как у совы”, — думал сотник) вдруг словно ушли все соки жизни. Они стали пустыми и мертвыми, как два холодных зеленых камня. Даже еще мертвее — как зеленые глиняные чешуйки безжизненного, выжженного солнцем такыра [23].

Желаддин-бек почувствовал, как поползла по спине капля холодного пота. Если бы в зеленых глазах, которые не отрываясь смотрели на него, было хоть что-нибудь человеческое — гнев, затаенная злость, раздражение. Нет, два зеленых глаза слепо уставились в лицо. Желаддин-бек шевельнул рукой, потянувшись к кинжалу на поясе. Две зеленые и мертвенные радужки шевельнулись, будто их дернули за невидимые ниточки, и рука сотника сама собой остановилась. Он медленно отвел глаза, не в силах выдержать этого нечеловеческого, мертвого взгляда. И услышал, как Гуль говорит, где пленница.

Сотник осторожно взглянул на Гуля. Глаза воина-гиганта вновь стали обычными, человеческими, — живыми и спокойными. Но Желаддин-беку почудилось, что в их глубине еще сохранился тот пугающий, мертвенный отсвет.

Разные слухи ходили о зеленоглазом чужеземце. Говорили, будто он — бахадур из земли неверных, прослышавший о величии и славе эмира, что пришел он с края земли, пал ниц перед Тимуром и слезно умолял взять на службу, чтобы стяжать славу под победоносными знаменами Щита Ислама. Поговаривали, что он знатного происхождения и бежал со своей далекой родины от немилости правителя. Втихомолку иной раз перешептывались, что он — не человек, а дэв, вышедший из безводных песков. Что пробрался в эмирский сад со злым умыслом, но, увидев Тамерлана, рухнул без памяти на землю, очнувшись же, лишился волшебства своего и поклялся быть верным псом государя. Но эмир не пожелал держать близ себя духа зла, пусть он даже обессилел, и велел ему быть простым солдатом в своем войске. Одно было достоверно: чужеземец действительно предстал перед эмиром и сам Тимур взял его в войско. Поэтому чужеземца не просто Гулем кличут, а Тимуровым Гулем.

“Жаль Мансура, — подумал Желаддин с тоскливым сожалением. — Сумел же сдружиться с этаким чудовищем…”

Сейчас сотник вполне был готов поверить, будто чужеземец — не человек. Но и не дэв, охочий и гораздый до всяких пакостей. Нет. Желаддин-беку показалось, что сам ангел смерти Азраил только что глянул на него своим несущим смерть взором. По собственной прихоти он принял облик человека и пришел в войско, чтобы собрать добычу. И сотник Желаддин-бек может взять себе пленницу, но заплатит он за нее жизнью, ибо кто-то должен умереть — либо она, либо он.

И стало ясно сотнику, почему он не видит привычного раболепия в глазах чужака. Что для него сотник Желаддин-бек? Горстка праха…

И сказал себе сотник, что никогда даже не заикнется о том, что произошло между ним и этим… Гулем. Кто поверит? Сочтут, что разум потерял. Из ума выжил. И шут с ней, с пленницей. Век бы о ней не слыхать.

* * *

Дмитрий немного удивился, когда сотник вдруг вытаращился на него, будто наяву черта увидел. Он уже принял решение отдать девочку, хотя это и далось нелегко: холодный разум требовал поступить именно так, но в то же время все в Дмитрии протестовало против собственного решения. Не для того он отбирал девчонку у одного насильника, чтобы тут же отдать в лапы другого! Нет, надо забыть, навсегда забыть о человеческом достоинстве и жалости к женщинам и детям. Это время не знает пощады, оно просто и примитивно. А сам он — химера, и навсегда ею останется. Мимикрия — вот его удел.