Олег Кулаков - Нукер Тамерлана

Во-вторых, Тимур, как и всякий правитель древности, только и грезил, как бы оставить след в вечности. В назидание потомкам он, правда, утесов надписями не испещрял, но мысли о собственном величии посещали его часто. Если верить той книге, у Хромца был свой пунктик: сколько-то там десятков поколений его потомков будут править на Земле, осчастливливая ее своим присутствием. Эта Тимурова идея упоминалась в книге несколько раз: то ему во сне снится, то святой предсказывает. И можно будет обрадовать старика — мол, помнят о тебе и спустя века, и потомки твои правят… Можно и приврать, кто проверит?

Поэтому Дмитрий нагрузил ум еще одной задачей: построить химерический мир будущего, откуда явился. Следовало быть осторожным: обо многом и многом Тамерлану знать совсем не следовало. Например, об автомате Калашникова, самолетах и прочих “чудесах” будущего, потому что играть в янки при дворе короля Артура — занятие преглупейшее. Может, в это время и есть гении, способные воспринять, что человек может летать, как птица, но таких единицы, а может, он и вовсе один на все это столпотворение, но его-то как раз и считают чокнутым: должны ведь существовать границы, за которыми взаимопонимание уже невозможно. Пока диалог строится на обиходных вещах и понятиях — еда, дом, мужчина, женщина, хорошо, плохо, — все в порядке; но стоит заикнуться о шайтан-арбе, что может ехать без помощи лошади… О планерах, самолетах, даже воздушных шарах и думать не стоит. Не то поставят на верхушку минарета и предложат продемонстрировать умение летать, а потом торжественно произнесут над тем, что останется: “Слава Аллаху! Рожденный ползать летать не может… ” Леонардо да Винчи бы понял: он сам проектировал и крылышки, чтоб летать, и геликоптер. Но даже да Винчи Дмитрию не удалось бы объяснить, что такое Интернет и сотовая связь.

Он совершенно не думал, что может и проиграть: Тамерлан ему не поверит, а если и поверит, то объявит его появление из будущего, допустим, кознями мусульманского дьявола. Он не боялся потерять жизнь, которую уже, собственно, потерял: жизнь — не только биологическое существование, поэтому терять ему было нечего, кроме дыхания. В последнем, впрочем, он сейчас впервые усомнился.

Но так или иначе, а первостепенная задача — освоить язык настолько, чтобы он мог внятно объясниться с Хромцом. И никуда Тамерлан не денется: зерно будет посеяно, останется подождать всходов.

* * *

Дмитрий улегся на волчью шкуру и подложил под голову кулак. Сквозь тонкую стенку палатки были слышны разговоры солдат у костра, временами в их болтовне звучали уже знакомые слова. Смысл же всякого незнакомого он пытался уловить из контекста. Но вскоре это занятие его утомило.

— Терпение, мой друг, терпение, — пробормотал он себе. — Тамерлан о тебе помнит.

И сам вспомнил, как, будучи еще только “поставлен на довольствие”, имел рандеву с двумя местными полиглотами. Заявились они тогда с целой компанией — все рассматривали его, а двое пытались говорить на разных языках; в некоторых мелькали порой знакомые на слух созвучия, а потом он услышал даже старославянский. Однако они ушли ни с чем. Он разводил руками, показывая: “Не понимаю” — и гордо бил себя в грудь: “Эмир Темир нукер”. Не среагировал и на старославянский — черт их знает, что у них там с Русью…

Дмитрий закрыл глаза, ожидая, когда придет сон, а вместе с ним и “бесконечное падение”. Это была еще одна загадка, решения которой он даже не старался найти: с того момента, как он окончательно осознал, где находится, каждую ночь ему с маниакальным упорством снился один и тот же сон. Он падал. Из никуда в никуда. Все, что он помнил, проснувшись, — томительное ощущение свободного падения, в которое проваливался, едва заснув.

Он предполагал, что его будет мучить ностальгия, что изведут сны, в которых он снова, как ни в чем не бывало, живет в Питере. Утром отправляется на работу, а вечером фехтует с Игорем или сидит дома. Или же развлекается каким-нибудь иным способом…

Не тут-то было. Ему не снился Питер, не снилась работа, не снился Игорь. Даже Велимир больше не снился. Он просто каждую ночь падал куда-то и все никак не мог упасть.

После первых трех ночей “падения” Дмитрий встревожился: слишком уж было оно реальным. И даже втайне понадеялся, что так начинается “перелет” обратно. Но он продолжал жить в прошлом, а появившаяся надежда на возвращение только мешала, разъедая, как червь. И он запретил себе размышлять о сне. Скорее всего, так отыгрывается депрессия или… В лучшем случае это просто депрессия — диагноз самому себе он поставить затруднялся. Несмотря на тягостное сновидение, он высыпался и по утрам не чувствовал себя разбитым. А потому решил, что рано или поздно “падение” прекратится. И еще вопрос: стоит ли этому радоваться, когда оно прекратится? Может, тогда и начнет сниться Питер и потерянное навсегда удобное, привычное время — с автомобилями, самолетами, метро, компьютерами, озоновыми дырами, террористами всех по-шибов и черт-те чем еще. Вот тогда он и взвоет. Лучше уж еженощно “падать” неведомо куда, чем просыпаться, скрипя зубами от бессилия.

* * *

Дмитрий “падал” и в эту ночь. Причем у сновидения было существенное отличие: он твердо знал, что на этот раз упадет. Достигнет неведомого дна.

Остановиться он не мог. И ужас тихо и вкрадчиво заполнял его тем больше, чем ярче становилось ощущение близости последней точки. Человеку, бывает, снится, что он падает, но всегда вовремя приходит спасительное пробуждение. Это закон. Но Дмитрий хотел проснуться — и не мог.

Он достиг дна — жуткий удар сотряс все существо. Боль была самая настоящая. Но даже она не погасила удивления: летел он лицом вниз, а ударился спиной.

Дмитрий лежал, и боль потихонечку отходила, отпускала — и наконец прошла совсем. Тогда он понял, что больше лежать нет никакого смысла. И потихонечку поднялся. Сразу за зрачками, словно обволакивая глазные яблоки, начиналась темнота. Но кое-что он все-таки мог увидеть. Если обернется. Он знал, что именно. Вернее, кого. Самого себя. И знал, что делать этого ни в коем случае нельзя.

Не оборачиваясь, он, неуверенный, шагнул вперед: вокруг была только тьма — и ничего, кроме тьмы…

* * *

Он проснулся и сел на бывшей постели Мансура. За войлочной стеной палатки шумел лагерь.

Еще переживая события сна, Дмитрий осторожно ощупал спину. Все было в порядке.

Тимур, кажется, знал о нем все. Были ему известны и долетевшие до базаров Самарканда слухи о чудовище, которое напало на жителей окраинной деревни.

К тому времени, когда слухи эти достигли ушей эмира, пришлый богатырь уже несколько дней прожил в казарме и ничем, кроме роста да цвета кожи и глаз, не отличался от других воинов: ел, спал, пил. Он упражнялся с оружием, и все видели, что он искусный мастер боя — и на мечах, и на копьях, и на секирах. Немногие удальцы могли быть ему ровней. Лишь из лука плохо стрелял гигант. Не привык, видать, часто натягивать тетиву. И на коне не слишком ловко держался.