Анатолий Лернер - Город двух лун

— Благослови тебя Всевышний, — произнесла девушка, прощаясь с убогим. Она подняла с циновки кувшин и протянула его Цыганке.

— Вот, козье молоко. — Сказала она. — Возьми. Оно холодное. Бедуин его хранит в пещерах.

— Но ведь к пещерам приближаться запрещено, — удивилась цыганка, вспомнив провокатора, пытавшегося проникнуть в пещеры, охраняемые гарнизонной службой. — Там опасно.

— Так он же этого не знает. — Звонко рассмеялась девушка. — Он ведь убогий. С восхода до заката ходит за своими козами и никому зла не причиняет.

— А ты откуда с ним знакома?

— Дедушка его когда-то спас, когда он упал с откоса. Под ним песчаник провалился. Порезался он сильно, побился о камни. Дедушка был в дозоре, когда это с ним приключилось. Он и спас бедуина, а с ним и всё его стадо коз. Но языка тот лишился. Откусил себе сам. Дедушка говорил, что его сожрала дозорная собака. А он привёз пастуха в пустошь на осле, и вместе с бабушкой его выходили. С тех пор, раз в неделю, в базарный день бедуин приходит сюда продавать молоко, сыр, лабанэ, мёд. И каждый раз кого-то из нас угощает. Он — добрый.

— Как же, добрый! — послышался перезвон колокольчиков, и в зуле показалась голова торговки пряностями.

— Откуда знаешь, что он не шпионит тут? Хороший. Втёрся в доверие к самим верхам!

— Что ты такое говоришь?

— Помолчи! Мала ещё. Если в Пустоши терпят его вонючих козлов, это ещё не значит, что мы готовы терпеть его на нашем базаре.

— Как такое можно произнести? — Возмущалась Ребекка. — Это «лашон ра»! Сам Ашшур говорит твоими устами.

— Ничего особенного я не говорю. — Парировала торговка. — Говорю то, что все кругом говорят.

— Да как ты можешь?

— Я-то? Я всё могу. А вот дед твой, похоже, теперь только и может, что охранять бедуинских коз. Охранял бы лучше дороги, чтобы разбойники честных купцов не грабили, — прошипела она.

— А может не в бедуине дело, а в самих пещерах? А? — Расхохоталась она, и панибратски толкнула локтем хрупкую цыганку. — Я скажу так. Бедуин — прикрытие, охрана сторожит пещеры. В них, должно быть, хранят что-то запретное.

— И что же такое запретное там могут хранить? — Попыталась защитить цыганку Ребекка.

— Ковчег Завета со Скрижалями, например, — сказала торговка. — Ох, доведут эти разбойники всех нас до беды!

— Женщина! — Вскричала цыганка, приходящая в себя от непринуждённой беседы. — Тебе лучше покинуть зулу! — Она проводила торговку длинным взглядом, обещавшим той неприятности.

— А что я? — говорила та. — Я лишь повторяю то, что люди болтают.

— Тебе лучше попридержать свой длинный язык, а то, не ровен час, люди будут говорить, что пропала Хава, и что нет в городе больше пряностей. — Твёрдо сказала цыганка, и Хава с криком ужаса скрылась из виду.

Цыганка, чтобы успокоиться, принялась распрямлять свои огромные юбки.

— Я была в пещерах. — Сказала Ребекка. — Там нет ничего такого. Никаких свитков.

— Как? — удивилась цыганка, перейдя на тон заговорщиков, — ты была в пещерах? Но ведь это запрещено. Там ведь стража.

— Ну и что? Я уговорила дедушку взять меня в пещеры. Мы отправились туда на закате. На мне был тяжёлый плащ послушника с накидкой. Пока ослы довезли нас до места, было уже темно. И всё равно дедушка не разрешил мне снимать накидку. Он боялся, что меня кто-кто увидит и узнает. Знаешь, порой мне кажется, что он стесняется того, что я не мальчик.

— Это не так. — Улыбнулась цыганка. — Он очень тебя любит. Иначе бы не посмел нарушить гарнизонный устав.

— Да! — тряхнула головой девушка, и смоляная волна густых волос пробежалась над ней. — Он меня любит.

— Там, в пещерах, ты и познакомилась с бедуином?

— Да.

— И он угощал вас козьим молоком?

— О! Он угощал всем, что ему щедро давал Господь в его промысле. Бродя за козами, он находил орехи, дикий мёд, ежевику, грибы. Всю ночь мы жгли костёр и молчали. Мы разговаривали на языке жестов.

— Ты умеешь говорить на языке жестов?

— Да, умею, — рассмеялась Ребекка. — Это так просто! А над нами было прекрасное небо и звёзды, звёзды, звёзды. Их было так много, что небо не выдерживало этой тяжести, и роняло их на землю. И когда они быстрее стрижа проносились и стремительно гасли, сердце останавливалось и ныло беспокойством. Иногда казалось, что звезда может упасть прямо на нас, как сказано в писании.

— Ты знаешь писания?

— Дедушка иногда занимается со мной, давая учить наизусть большие отрывки. Иногда я помогаю ему в зале писцов.

— Да? И что ты там делаешь?

Ребекка поняла, что проговорилась.

— Прошу тебя, — взмолилась она, — об этом никто не должен знать.

— Обещаю, я никому не скажу.

— Я диктую писцам заученные отрывки писаний. Дедушка уже старый, приходится его подменять.

И как-то сам по себе, вдруг вспомнился Ребекке тот день, когда дедушка привёл её в зал писцов, и представил своим ученикам, назвав мужским именем.

Саван скрывал лицо девочки-подростка, и никто не видел её щёк, покрывшихся пунцовыми пятнами от стыда и страха разоблачения. Но никто ничего не заподозрил, и она читала слова пророка так, как учил её дед: ровно и внятно. И заскрипели перья, и писцы, чьи головы были покрыты такими же саванами, не обронили ни слова.

Тогда-то, среди писцов, учеников её деда, она увидела юношу по имени Йешу. Ему было лет тринадцать. Одного его взгляда было довольно, чтобы пронзить девичье сердце…

Сегодня Йешу уезжал. И она не знала, куда себя девать, и как совладать с чувствами, нахлынувшими на неё. Она направилась к сёстрам, но у тех были свои переживания. Она зашла в классы, в поисках наставника, но тот был в отъезде. И тогда она решилась прийти сюда, чтобы узнать у знаменитой гадалки: свидятся ли они когда снова?

— В первую четверть стражи к пещерам подъехала повозка. — Вспоминала Ребекка. — В ней были бракованные кувшины. Бедуин очень обрадовался им. Он быстро сгрузил их с повозки и перенёс в пещеру. А я ему помогала!

— И что, в кувшинах ничего не было?

— Ну да, — очень просто сказала Ребекка, — ничего. Они же бедуину для молока и сыра пустые нужны.

— Конечно, — сказала цыганка, улыбаясь, и пряча улыбку за серебряным зеркалом. — Нужны пустые.

А Ребекка вдруг отчётливо вспомнила, как в ту ночь какие-то люди подъехали к пещерам, как они разгрузили повозку, и как один кувшин разбился. На камнях среди осколков лежали освещённые луной свитки козлиного пергамента, заполненного руками писцов пустоши. Их быстро собрали, сложили в другой кувшин, и унесли куда-то в сторону, во тьму. Несколько пустых кувшинов перепало немому.

— Тебя благословил сам твой Бог, красавица, — цыганка поцеловала девочку в лоб. — Твой дедушка может гордиться своим Ангелом. Ты, должно быть, уже спешишь, милая.