Василий Сахаров - Булавин

— А что относительно меня?

— Недоволен тобой царь-батюшка.

— Как же так, Федор Юрьевич, ведь я все по его слову делаю?

Князь посмотрел на царевича, криво усмехнулся и сказал:

— Делать-то, ты делаешь, Алешка, да только не радеешь о сих делах, и равнодушен к ним, а от этого и не выходит у тебя ничего. Петр Алексеевич приказал Москву спешно укреплять, а ты, что творишь?

— Делаю все, что только возможно. Старые укрепления подновляю, по стройкам езжу и слежу, чтобы чиновники не воровали. И не моя вина, что все выходит не так, как надо. Помимо меня укреплениями еще десять разных чинов занимается, и никто из них мне не подчиняется. Я требую исполнения царского указа, а мне в лицо смеются, и за дурачка держат.

— Верно, нет единой руки, которая бы за все отвечала и это упущение, но и ты хорош. Крестьян жалеешь, рабочий день для них сократил, а помимо этого от важного труда их отрываешь и отправляешь церкви паленые восстанавливать.

— Моя вина, — согласился Алексей, — но не могу я оставаться в спокойствии, пока храмы в запустении стоят. Опять же с остальными поручениями справляюсь.

— Нет, и там у тебя успеха не имеется. Чернь к тебе равнодушна.

— Но я ведь слышал, как мне славу на улицах выкрикивали…

— Это мои люди кричали, а простой люд не видит тебя следующим царем, и то, что ты их бережешь, да на церкви все свои деньги жертвуешь, никого особо не волнует.

— Ну, а рекруты, князь!? Батюшка приказал выслать к нему в армию три тысячи крепких мужиков в солдаты, и я все сделал в срок. Здесь-то меня за что ругать?

— Из твоих рекрутов, царевич, только тысяча триста человек до войска добрались, да и те, половина больны и в строй не гожи.

— Но как же так?

— А вот так. Четыреста рекрутов бежало, тысяча заболели и в деревнях остались, а больше трехсот перемерли. Ясно, что опять не ты один в этом виноват. Кроме тебя еще интенданты были, которые обувь, одежду и продовольствие воровали, и офицеры неопытные, и весна сырая, и поспешность движения к границе, вот и получаются такие потери. Однако рекрутский набор был поручен тебе, и потому, спрос с тебя.

— И что мне теперь делать? Как перед батюшкой оправдаться?

— Слушай меня, и бог даст, все выправим, тем более что Петр Алексеевич желает, чтобы ты стал крестным отцом его полюбовницы Катьки.

— Да, чтобы я стал крестным этой солдатской подстилки!? Нет! Не бывать этому!

Ромодановский снова усмехнулся, в глазах его мелькнула злоба и, он с силой перетянул царевича по спине своей тростью. Удар ожег Алексея, он охнул, и чуть было не расплакался, однако сдержался, а князь-кесарь прошипел:

— Замолчь, Алешка, и никогда так больше не говори. Мне Катька тоже не нравится, но может так статься, что она следующей царицей станет, и я Петру Алексеевичу ничего против этого не скажу, ибо верен ему аки пес, и ты должен быть таким же. Ты понял меня!?

— Да, Федор Юрьевич, я все понял.

— Вот и ладно, — Ромодановский повернулся к царевичу спиной и бросил: — Сегодня у тебя выезд будет, проедешься по Москве и храмам, будешь народу деньги раскидывать и говорить, как ты за русский люд радеешь. В словах своих не переборщи, ругай Кондрашку Булавина, говори, что Воронеж отбит, а вскоре и шведов разобьем. Про Мазепу и волжские города молчи.

— Ясно, — поводя битыми плечами, ответил Алексей, и уже в спину Ромодановского спросил: — Федор Юрьевич, а что с зятем твоим и моим дядей, Абрамом Федоровичем Лопухиным?

На мгновение князь замер на месте, и Алексей подумал, что тот сейчас вернется и продолжит учить его уму-разуму с помощью трости, но Ромодановский только вздрогнул всем телом и, не поворачиваясь, ответил:

— Признан изменником и казнен. И мой тебе совет, Алешка, не вспоминай о нем более.

— А как же дочь твоя?

— Другого мужа себе найдет, или в монастырь ей дорога ляжет.

Князь-кесарь покинул церквушку, а царевич снова вернулся к иконе, опять бухнулся на колени, и ради успокоения зашептал новую молитву:

— Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небесах, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам днесь; и оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Помоги Господи, защити раба твоего Алексея от всяческих бед и наставь меня неразумного на путь истинный…

Около получаса молился царевич, этим укрепил свой дух, и покинул домовую церквушку. Он вышел из порушенного строения и огляделся. Все те же самые запустелые кремлевские палаты, в которых сейчас ютятся сенатские департаменты, походная и мундирная канцелярии, соляная контора, камер-коллегия и несколько военных складов.

«Господи, укрепи!» — подумал Алексей и, в сопровождении Мухортова и преображенцев, направился исполнять обязанности болванчика-марионетки, которую дергают за ниточки невидимые во тьме кукловоды.

Армия донского войскового атамана подошла к Воронежу одновременно с войсками Кумшацкого и Мечетина. Передовые дозоры пластунов спокойно проникли за неохраняемую городскую стену, и убедились в том, что царских войск в городе нет. Долгорукий и Боур, сволочи такие, казнив около полутора тысяч пленных казаков и горожан, отступили к еще сопротивляющейся крепости Усмань, где засели несколько сотен низовых донцов. Такого маневра от майора и генерала никто не ожидал, и было непонятно, чем он вызван. Однако уцелевшие местные жители сообщили, что в городе не было продовольствия, а шедшие из Липецка обозы были разграблены запорожцами Беловода и бурлаками Павлова. Кормить солдат и драгун стало нечем, и царские полководцы решили взять Усмань, где хранились основные запасы разбитой Третьей казацкой армии.

В связи с этим, подчинив себе все войска, Кондрат направился за ними в погоню. По дороге к нему присоединилось несколько плутонгов из Первого Волжского стрелкового полка, которые партизанили в окрестностях, и вскоре объединенные казачьи силы достигли осажденной Усмани. Небольшая крепость все еще огрызалась огнем нескольких мелкокалиберных пушек и ружейной стрельбой, но конец ее был близок. Казаки Поздеева ждали помощи, очень на нее надеялись, и она успела вовремя. Царские войска, заметив передовые дозоры булавинцев, скоренько отступили, и стали готовиться к сражению, а наши полки деблокировали Усмань, и встали на отдых. Сражение должно было состояться в любом случае, и требовалось к нему подготовиться.

Ночью, на нейтральную полосу между двумя армиями выдвинулись пластуны, и началось веселье. Мастера скрадывания вчистую вырезали секреты и караулы утомленных боями и изморенных скудным пайком царских солдат, а после этого, подобравшись к оборонительным валам на берегу реки Усмань, всю ночь перекликались с солдатами.