Валерий Большаков - Корниловец

Проезжая по Морской, Авинов встретил закрытый «Рено» с американским флажком. Следом ехал «Пирс-эрроу» с открытым верхом, в котором сидел Керенский.

Многие офицеры на тротуарах узнавали незадачливого «диктатора» и отдавали ему честь. Тот меланхолически прикладывал два пальца к козырьку своей матерчатой фуражки.

…Машины повернут на Вознесенский проспект, потом на Забалканский. Там машина Керенского обгонит «Рено», одолженное американским атташе, и на полной скорости рванёт к Гатчине… Министр-председатель драпал.

На Галерной Авинова встретил Шапрон дю Ларрэ. Ротмистр был встревожен.

— Здравия желаю, — сказал он мимоходом и поинтересовался: — Не удалось?

— Увы! — развёл Кирилл руками, внутренне корчась от срама. Позор какой… Позорище… Но, если честно, повторись вчерашний вечер, отказал бы он Даше? То-то и оно…

— Да ладно… Меня больше генерал беспокоит, — признался Алексей. — Михаил Васильевич отправился в Мариинку, и…

— Нельзя ему туда! — прервал его Авинов. — Садитесь, Алексей Генрихович. Попробуем перехватить «дедушку»! Сколько сейчас?

— На моих — без пяти двенадцать.

— А, ч-чёрт…

«Руссо-Балт» взвыл мотором и покатил к Исаакиевской площади. Когда глазам Кирилла предстал Мариинский дворец, здание как раз окружали солдаты-кексгольмцы и матросы Гвардейского экипажа. Коптя двигателем, подъехал броневик «Олег». Братишки с комиссаром вошли внутрь и стали вдоль главной лестницы. Пост приняли.

Грузовик чихнул мотором и сдох — кончилось горючее.

— Ах, ты… Приехали!

— А я кого-то вижу… — сказал Алексей, выглядывая из кабины, и позвал: — Наталья! Я здесь!

Молодая женщина в форме сестры милосердия — сером платье и серой косынке, проезжавшая мимо в пролётке, привстала с сиденья, радостно маша рукой. Извозчик остановился.

— Наталья Павловна, — представил её Шапрон дю Ларрэ, — вторая половинка инженера Щетинина, нашего друга и соратника.

— За половинку — получишь! — пригрозила Наталья Павловна, улыбаясь слегка натянуто. — А где же Михаил Васильевич? Ох, да вот же он! Остановите его, мальчики!

В эту самую минуту маленький сухонький Алексеев, незаметно вынырнувший из-за угла, со стороны Мойки, сердито потребовал у солдат пропустить его. Кексгольмцы, мешая былую робость с новоприобретённой наглостью, отвечали: «Не велено!»

Генерал-адъютант разозлился и потребовал начальника караула.

— Я ваш бывший главнокомандующий генерал Алексеев! — заявил он. — Немедленно пропустите меня в здание Предпарламента!

— Ваше превосходительство, — отвечал ему начкар. — По постановлению Военно-революционного комитета Временный Совет Российской республики распущен. Так что никак не можем вас пропустить.

— Безобразие! — пробрюзжал Алексеев и с достоинством удалился.

Шапрон дю Ларрэ и Авинов тут же перехватили его и повели к пролётке.

— Михаил Васильевич, — серьёзно сказал Кирилл, — возвращаться на Галерную вам никак нельзя.

— Да, да! — волнуясь, подтвердила Наталья Павловна. — Давайте-ка к нам, на Манежную!

— Я с вами, — решил Авинов и сел в пролётку третьим.

Тяжко воздыхая, генерал подчинился, а его адъютант, наскоро распрощавшись со всеми, отправился по делам пешком — деятельность «Белого креста» и «Алексеевской организации» в Петрограде свёртывалась.

Лошадь зацокала копытами, пересекая Исаакиевскую площадь.

— Но-о, мёртвая! — прикрикнул извозчик сиплым, испитым голосом. Лошадь потрусила чуть быстрей — и снова вернулась к прежнему ритму.

— У мужа есть хороший приятель, — убеждала генерала Наталья Павловна, быстро и негромко проговаривая слова, — тоже инженер, только путеец, Шуберский его фамилия. Он обещал достать два билета в купе первого класса — поезд на Ростов отходит вечером, и возможно, что он будет последний… [42] В нашей реальности М. Алексеев пару дней прожил у Щетининых, затем, после того как генерала узнали на Манежной улице (его высокопревосходительство гулять изволили), его перевезли на Спасскую, к сестре Шапрона дю Ларрэ. И лишь затем В. Шебурский достал два билета на поезд. Уехал генерал-адъютант 30 октября.

Пролётка въехала под арку на Дворцовую площадь, и тут извозчика остановил матросский патруль.

— Ваши документы, — потребовал щекастый боцман с дудкой на груди.

Алексеев молча протянул удостоверение члена Временного Совета республики с правительственными печатями.

— Э-э, гляди, — нахмурился молодой матрос, постоянно шмыгавший носом, — печати-то от «временных»! Задержим старика?

Кирилл напрягся, незаметно нащупывая «парабеллум», но тут заговорил боцман, пошевеливая прокуренными усами:

— Ну и чаво? А у нас с тобой какие печати? Не такие же, что ли? Других нет! Проезжай!

Едва Авинов перевёл дух, как по их души явился уже солдатский патруль.

— Оружие есть? — спросил, окая, унтер в папахе.

— Какое оружие?! — закричала Наталья Павловна. — Не видите, на операцию едем!

Солдаты не стали связываться с разгневанной «сестричкой» — отпустили экипаж. Проводив генерала до квартиры Щетининых, Авинов бегом вернулся обратно и плюхнулся в пролётку.

— На Фурштатскую! — обронил он и отдышался.

Военно-революционный комитет поручил брать Зимний товарищу Антонову-Овсеенко. В Смольном всё рассчитали, расчислили по минутам, однако большевистские стратеги не учли главного — мятеж развивается по собственному сценарию, и никаким Лениным с Овсеенками не удержать руку на пульсе. Улица сама решит, где, когда, чем и как.

Мост через Неву, что у Дворцовой набережной, юнкера перегородили одиночными постами, пропуская трамваи до шести вечера. Проезжая мимо высокой решётки, отгораживавшей сквер Зимнего, трамваи сворачивали направо, на Адмиралтейский проспект, и в обход попадали на свои маршруты.

Около шести часов на Дворцовой площади зажглись все фонари. Квадраты света падали на брусчатку и из окон второго этажа, где в семнадцати огромных залах устроили казармы для юнкеров. Этажом ниже разместились казаки и ударницы женского «батальона смерти». Временное правительство занимало десятка три помещений на втором этаже западного крыла вдоль сквера и северо-западный угол с окнами на Неву. Там бывший комиссар, кадет Кишкин, назначенный «уполномоченным по водворению порядка в столице и защите Петрограда от всяких анархических преступлений», с тоскою ожидал развязки. Его то и дело дёргали юнкера для участия в стихийных митингах на тему «Куды бечь?», и он говорил — с подъёмом, мужественно и спокойно о том, что правительство решило не покидать дворца, оставаясь на посту до последнего. Бывало, что пылкий юнец выражал готовность с радостью умереть за правительство, но явный холод остальных юнкеров сдерживал порыв…