Валерий Большаков - Корниловец

Добежав, Авинов запрыгнул в неё, падая на колени перед пулемётом, и судорожно вцепился в спусковые рычаги. «Максим» послушно зачастил, посылая очередь навстречу бандитской коннице. Несколько лошадей ушли в кувырки, всадники покатились кубарем, а тех бандитов, что подъезжали к поезду на бричках, срезало в поясе, ломало и сбрасывало наземь.

Прочухавшись, бандиты открыли стрельбу по захваченной тачанке, однако прицелиться на скаку не удалось никому, а Кирилл восседал, как в ложе театра военных действий, — стрелял и стрелял, пока не кончилась лента с патронами. Он тут же упал на дощатое дно, ухватился за брошенные вожжи и дёрнул, понукая коней.

— Но-о, запыхлятина!

Тройка неуверенно заржала и потрусила к поезду. Две пули подряд расщепили борт тачанки, но не задели ни Авинова, ни лошадей.

Подбросив тело в воздух, Кирилл перескочил через бортик, перекатился и зигзагами понёсся к поезду. Паровоз как раз засвистел, зашипел, залязгал сцепками. Солдаты, раскидавшие завал, мчались обратно что есть духу. Мчались вдвоём — старый и молодой. Третьего, с забинтованной головой, не было видно. Поезд трогался, и люди с вагонных площадок тянули руки, подхватывая бойцов и помогая им взобраться.

— Кирилл! — закричал Саид, высовываясь в окно.

Пуля ударила выше текинца, попав в папаху, и дама с «кольтом» тут же ответила, выпустив три пули по врагу.

Авинов побежал рядом с вагоном, подпрыгнул, цепляясь за смуглую руку Батыра, и тот легко выудил корниловца, втянул его в купе.

— Уф-ф! — выдохнул Кирилл. Поглядел на бледную, перепуганную даму, на запыхавшихся солдат, на Корнилова, страдальчески морщившегося со своей полки (эх, не дали пострелять…), и широко улыбнулся.

— Вот! — сказал он, указывая на окно. — Уже и не душно!

И всё купе, а за ним и весь вагон радостно захохотал, загоготал, хлопая друг друга по спинам, стуча кулаками по стенкам с разобранной бархатной обивкой, по чемоданам, а дама с револьвером восторженно забила в ладоши.

— Мы их победили! — завизжала она.

— Ось цэ — да… — растерянно молвил голос за стенкой. — Шоб хлопцив батьки Уса так уделать — цэ трэба уметь!

— А Федьку убили… — вздохнул молодой солдат. — Прямо в повязку его пульнули — и полголовы долой…

— Помянем? — хмуро спросил старообразный.

— А есть чем? — оживился молодой.

— Найдётся…

— Давай!

А Кирилл всё приходил в себя после нечаянного сражения. В окно крепко задувало, пыхало дымком, но пусть уж так, чем в духоте париться… В отдалении скакал один из бандитов. Самый упорный из хлопцев батьки Уса — он потрясал винтовкой, стреляя в сторону поезда, но не попадая даже в паровоз. Потом пропал и хлопец.

Пересадка в Харькове прошла без хлопот. Корнилову стало получше, и Кирилл быстренько отвёл генерала в ростовский поезд. Пока Саид удерживал матерившуюся толпу, он с ходу занял купе.

В окно постучали. Авинов выглянул и увидал крестьянина в добротном тулупчике, с кнутом в руке — сразу видать, зажиточный.

Крестьянин улыбнулся искательно и поинтересовался:

— Случаем пулемётика не продадите?

— Кончились пулемётики, — буркнул Кирилл, закрывая окно, — разобрали все.

Он помог улечься Верховному, а после влез на соседнюю полку да и залёг. Имеет же он право выспаться? С этой мыслью Авинов и заснул. В голове его мелькнули фантастический образ Фанаса, пленительный образ Даши Полыновой, но всё это было так далеко, так давно… Будто совсем в другой жизни.

Разбудил его Саид — подъезжали к Новочеркасску. В пронзительно-синем небе, какое бывает лишь в осенние холода, блистали золотые купола собора. И на вокзале, и в городе жизнь бурлила, но это была не бессмысленная животная толкотня, а оживление, направленное умелой и твёрдой рукой, подчинённое заведённому порядку.

На путях пыхтел «Санитарный поезд Императрицы Александры Фёдоровны», благополучно добравшийся из Могилёва с запасами медикаментов и перевязочным материалом.

По улицам неслись военные автомобили, с лязгом прокатывались броневики, крупной рысью пролетали верховые казаки, степенно проезжали извозчики. Строем шли роты офицеров и юнкеров, а партикулярное платье терялось среди серых шинелей и красных лампасов, золотых погон и белых платков сестёр милосердия.

Нигде не краснел кумач с сермяжными хотелками: «Долой войну!», «Вся власть Советам!», «Смерть буржуазии!».

Зато повсюду были расклеены воззвания, зовущие в Добровольческую армию.

— Великий Бояр! — разнёсся вдруг дикий крик, и из толпы вынырнули текинцы в белых тельпеках и в полосатых, цвета сёмги, черкесках. Кирилл узнал Махмуда и Дердеш-мергена.

— Великий Бояр живой! — орали они. — Великий Бояр с нами!

Генерал, слабо улыбаясь, стащил с себя ужасную мужицкую шапчонку, поднимая ее в знак приветствия. И тут уж по всей улице прокатилась волна узнавания.

— Ура генералу Корнилову! — грянул чей-то голос, и тысячи людей подхватили ликующую здравицу.

К встречающим подлетел развалистый «рено», с места рядом с водителем выпрыгнул сияющий Шапрон дю Ларрэ, мигом открыл дверцу — и навстречу Корнилову шагнул Алексеев. Два генерала подали друг другу руки, но не сдержали порыва — обнялись. И улица вздрогнула от могучего «ура!».

Михаил Васильевич расчувствовался, прижмурил глаза, но вот он вытянулся по стойке «смирно» и обратился официальным голосом:

— Ваше высокопревосходительство Верховный правитель Русского государства! Разрешите доложить!

— Докладывайте, — склонил голову Корнилов.

Он стоял в валенках, в рваном тулупе, но глаза Авинова видели блеск золотых погон и аксельбантов.

— По данным на шестое ноября, — торжественно доложил Алексеев, — в ряды Добровольческой армии вступила двадцать одна тысяча офицеров, юнкеров и кадетов! [51] К сожалению, в нашей реальности число добровольцев было раз в десять меньше.

Корнилов сразу подтянулся, распрямил плечи. Оглядев взволнованные лица, он сказал громким и ясным голосом:

— Милостивые судари и сударыни! Тяжёлое сознание неминуемой кончины страны повелело мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины!

Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо, кроме сохранения великой России! Предать же Родину в руки её исконного врага — германского племени — и его большевистских пособников, чтобы сделать русский народ рабами кайзеров и комиссаров, я не позволю, покуда жив! Боже, спаси и вразуми Россию!

Улица, запруженная людьми, выдохнула единый ликующий крик, в воздух полетели шапки и шляпки, а Кирилл Авинов в это время довольно улыбался, считая в уме. Двадцать одна тысяча добровольцев! А Фанас говорил, что к февралю восемнадцатого Добрармия соберёт едва три с половиной тысячи штыков. Значит, подействовали его МНВ!