Валерий Елманов - Третьего не дано?

Сдержать смех от столь шарлатанского изложения Дмитрий даже не пытался.

Держась за живот, он всякий раз покатывался от хохота в течение нескольких минут и лишь после этого начинал пояснять мне, что все это не главное, а истинная суть в другом.

Я не ерничал, не ехидничал, и царевич понемногу успокаивался, но потом, бросив случайный взгляд на мои руки, покоившиеся на столе, вздрагивал, осекался и замолкал на полуслове.

Еще бы.

Это только с одной стороны я в одночасье стал белым и пушистым, абсолютно ни в чем ему не переча, зато с другой…

Он ведь неспроста смотрел на мои руки. Не иначе как Квентин поделился с ним своим удивлением — отчего это его друг Феликс листает страницы Библии руками… в перчатках. Вроде бы сам он объясняет это тем, что в светлице холодно, но надевает их лишь при чтении.

Я специально предпринял эту своего рода контрмеру. То есть, с одной стороны, вроде как принимаю крещение, а с другой…

Вот и пусть думает наш православный католик об истинных причинах такой странности в моем поведении.

Но Дмитрий размышлял недолго. Как раз накануне нашего с Квентином крещения он под явно надуманным предлогом попросил вернуть ему Библию — дескать, надо кое-что уточнить.

Я принес, но руки мои были в неизменных перчатках, да еще черного цвета.

Царевич внимательно посмотрел на них, отошел в дальний угол своей комнаты и, сделав вид, что копается в каких-то свитках, небрежно попросил меня:

— Открой Песню Песней царя Соломона. Хочу вместе с тобой насладиться дивными строками.

Я невозмутимо открыл Библию, начав перелистывать страницы.

— А что это ты в голицах [82] Кожаные рукавицы, не обшитые тканью и не имеющие меха. ? — раздалось за моей спиной.

Я вздрогнул, изображая испуг:

— Как-то незаметно ты подошел, государь. Даже не по себе стало.

— Так пошто голицы напялил? — повторил вопрос Дмитрий.

— Холодно на улице, вот и зябнут руки, — хладнокровно пояснил я.

— Так у меня-то тепло, а ты все в них, — ухмыльнулся царевич.

— Это верно, — согласился я.

Вообще-то в его потаенной палате обычно царила прохлада. Да иначе и быть не могло — она же расположена на верхнем ярусе собора и печки не имела, а от жаровни с углями прок был, но невелик.

Зато сегодня Дмитрий предусмотрительно повелел принести сразу три жаровни, так что в палате и впрямь было жарковато.

Словом, перчатки пришлось стянуть, но к тому времени нужная страница была найдена, и царевич вновь не успел ничего выяснить. Тогда он заметил мне:

— Не то место. Листай далее.

«А вот притворяться ты, парень, умеешь плохо, — отметил я. — Хоть бы для приличия заглянул в книгу, прежде чем так говорить».

Пришлось перевернуть еще несколько страниц, на сей раз голыми пальцами, прежде чем он удовлетворенно кивнул и остановил меня, облегченно, но в то же время разочарованно вздохнув, после чего замер, посмотрев на мое искаженное от боли лицо.

— Тебе плохо, княже? — испуганно спросил он.

— Легкий приступ головной боли, — пояснил я, кривя губы.

— Так я лекаря позову. — Он метнулся к двери.

— Не стоит, государь, — остановил я его. — Уже все прошло, так что ни к чему беспокоить почтенного человека из-за каких-то пустяков.

Он застыл на месте, с недоверием вглядываясь в мое улыбающееся лицо, и только тут до него стала доходить причина.

Царевич перевел взгляд на мои руки. Книги они уже не касались.

— Ну-у, коль все прошло, переверни еще одну страницу, — сказал он, подойдя к столу. — Хочу глянуть далее.

Я немного поколебался, но просьбу выполнил.

— А теперь еще одну, — потребовал он и вновь впился взглядом в мои окаменевшие скулы.

Полное ощущение, что я сдерживаю крик от нестерпимой боли.

— Опять голова? — поинтересовался он с легкой, еле уловимой иронией.

Сочувствия в голосе я не заметил.

— Да, государь, — подтвердил я. — Но лекаря все равно звать ни к чему. К тому же голова — предмет темный и изучению не подлежит. — В качестве дополнения, чтобы стало совсем понятно, я еще и улыбнулся одними губами, чтобы он мог заметить мои крепко сжатые зубы.

Вообще-то опасную игру следовало давно прекратить.

Я сам чувствовал, что зарываюсь.

Запах горящих смолистых поленьев на костре становился все более явственным, а фигура на костре все более угадываемой, но тут уж как у поэта. Помните? «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю» и что-то там еще. Короче, «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…» [83] А. С. Пушкин. «Пир во время чумы». .

Вот примерно такое же упоение от игры со смертельной опасностью было и у меня.

Кто там любит искушать смертных? Вот-вот. А я как раз играл его самого.

К тому же я не терял надежды избежать крещения вкупе с крестным отцом и в то же время остаться на должности учителя, проводя занятия без посторонних лиц.

Не может же царевич допускать кого-либо на занятия, которые ведет неизвестно кто, да еще и говорит на такие темы, что ой-ой-ой.

Ну и, наконец, третья причина, о которой я не сознавался даже сам себе, скрывая ее где-то далеко-далеко и глубоко-глубоко, на самом донышке души. Очень уж мне хотелось обставить в этом компоненте дядю Костю.

Помнится, он как-то раз сыграл черта, да и то скорее невольно, то есть не собирался, но все приняли за него. А тут фигура куда крупнее — дьявол. И играю я его добровольно, причем если брать по времени, то уже которую неделю.

И ведь верят.

Хотя нет, правильнее, верит, но все равно.

— Ну ты иди себе в опочивальню, отлежись, — растерянно произнес Дмитрий.

Я вежливо поклонился и пошел к выходу, но у самой двери он остановил меня коварным вопросом:

— Я вот мыслю, а что бывает с диаволом, ежели он принимает на себя обличье обычного человека, а опосля его окропить святой водой?

— Наверное, этот человек умрет, — предположил я. — Но тут зависит от того, кто ее освящал. Если истинный праведник — это одно, а если обычный человек, пусть даже его именуют митрополитом или патриархом, — иное. Хотя наверняка трудно сказать. Как я уже говорил ранее, ни с дьяволом, ни с богом общаться мне не доводилось.

— Может, отложим тогда крещение, пока голова не пройдет? — предложил он.

— Как повелишь, государь, — радостно улыбнулся я и… принялся надевать перчатки. Поймав недоуменный взгляд царевича, я беззаботно пояснил: — На улицу иду. Да и на лестнице у тебя тоже зябко — несет от кирпичей.

— Ну иди-иди, — иронично усмехнулся Дмитрий, давая понять, что раскусил меня, и вдруг по его лицу промелькнуло что-то жестко-неприятное. Такого выражения я еще ни разу у него не видел. — Иди, да помни: завтра в купель, — отчеканил он и, прищурившись, пристально посмотрел на меня.