Валерий Елманов - Третьего не дано?

Пров Кузьмич, который своего деда вовсе не знал [12] Обычно именовали по деду, то есть Семен Иванов сын Васильев означало, что отец человека Василий, а дед — Иван. , был донельзя доволен самим фактом существования фамилии, которую он заполучил, а ее иностранным звучанием — вдвойне.

— Ежели с кем из купчишек дело иметь доведется, сразу иначе глядеть станут [13] В те времена подавляющая часть русского купечества вообще не имела фамилий, и ее наличие говорило о том, что данный человек весьма богат и имеет крупный торговый оборот. , — заметил он, счастливо улыбаясь.

Теперь оставалось только ждать результатов. Ждать, но не полагаться на то, что они вообще будут, а потому попытаться предпринять что-то еще. Только вот что именно?

«Думай, Федя, думай! — подгонял я себя. — Тебя ныне даже имя обязывает думать. Ты хоть и не Эдмундович, но все равно прозываешься Феликсом, так что давай, железный рыцарь Годуновых, поднапрягись!»

И я придумал… на свою шею…

— Ежели бы сразу откачали — иное, — в очередной раз сидя напротив меня в Думной келье, разглагольствовал Годунов, продолжая обсасывать излюбленную тему о невозможности воскрешения царевича из мертвых. — Вона и ты меня тоже из мертвяков вытащил — уж душа от тела отделилась. Но то — миг краткий. А он токмо в домовине в церкви и то с десяток ден лежал. Клешнин [14] Имеется в виду окольничий Андрей Петрович Клешнин, который вместе с боярином Василием Ивановичем Шуйским возглавлял комиссию по расследованию обстоятельств гибели царевича Дмитрия. сказывал, уж и пованивать учал, да изрядно. Смердело от тела перед захоронением зело обильно. Что ж за Исус [15] Произношение имен, в том числе и библейских, в те времена на Руси было несколько иным — без сдвоенных гласных и согласных. Не Авраам, а Аврам, не Сарра, а Сара, то же и Исус. такой середь моих бояр сыскался, кой камень надгробный отворил [16] Царь подразумевает рассказ в Евангелии от Иоанна о некоем Лазаре, воскрешенном Иисусом, когда сестра Лазаря Марфа вначале воспротивилась повелению Христа открыть склеп, где похоронили брата, сказав: «Господи! уже смердит; ибо четыре дня как он во гробе» . (Ин. 11, 39). ?! — кипел от негодования царь. — Вот бы полюбоваться на чудотворца!

Мне оставалось только понимающе вздыхать, кивать и… помалкивать. А что тут скажешь, коль даже дотошные российские историки так толком и не выяснили, кто был на самом деле человек, называвший себя царевичем. Ни происхождение, ни род — ничего не известно.

И то, что одно время его именовали Отрепьевым, вовсе ничего не означает. Царские власти ляпнули эту фамилию потому, что вроде бы все совпадало, а им позарез понадобилось как-то назвать этого неизвестного афериста, и вся недолга.

На самом же деле, помнится, я читал, что даже заговорщики, убивавшие его, в последние минуты упорно спрашивали: «Скажи, кто ты есть и чей ты сын?»

Лишь раз я раскрыл рот. Это произошло в день, когда сам себя измучивший догадками Годунов вдруг ударился в крайности, спросив у меня:

— А как ты мыслишь, Феликс Константинович, можа, и впрямь чудо свершилось?

Я вытаращил глаза.

— И кто же тот Исус, государь?

— Нет, я не о том, — поправился царь. — А ежели в самом деле мальца подменили? Людишки Семена Никитича сказывали, будто расстрига оный крестом златым бахвалится, кой, дескать, мать ему передала, инокиня Марфа. Крест же и впрямь дорогой, с каменьями. Иван Федорович Мстиславский не поскупился, егда дарил оный. Не могла ж она кому ни попадя крестильный сыновний крест отдать, так?

— Так спросить ее надо, и все, — предложил я.

— И я о том же мыслю, — кивнул царь. — Послано уже за ей. Вскорости привезут. А ты со мной пойдешь вопрошать. Кому иному не могу доверить — тебе же яко на духу.

Я, встав на дыбки — внутренне, разумеется, — как мог, объяснил Годунову, что это дело не принесет ничего хорошего, вывалив ему подробный расклад. Ну в самом деле, какая мать выдаст местонахождение своего сына, даже если он действительно был подменен?

— А на дыбе? — возразил Годунов.

— Помнишь, государь, как мой отец в твоем присутствии, когда царь пытал князя Воротынского, заявил Иоанну Васильевичу, что на дыбе любой человек от нестерпимой боли может оболгать себя самого, не говоря уж про других, и скажет все, что только нужно кату с приказными людьми?

Борис Федорович сумрачно кивнул и нервно прошелся из угла в угол Думной кельи. Он так сильно нахмурил брови, что глаз практически не было видно.

— Так ты мыслишь, что истины в сем деле уже не сыскать? — наконец спросил он.

— Нет, не мыслю, — нахально заявил я. — Умному человеку надо дать лишь ниточку в руки, и он дальше будет ее потихоньку тянуть, пока не размотает весь клубочек. Может, и не до конца, — поправился я, — но что касается того, подлинный царевич или нет, тут сыскать можно.

— А мне оное нужнее всего, — мгновенно оживился царь. — К тому ж умных людишек у меня изрядно, вот токмо с преданностью худо. — И уставился на меня.

Неправильный какой-то этот взгляд. Не понравился он мне.

— От твоих подьячих из Разбойного приказа ничего не ускользнет. А если желаешь, могу и сам с ними поговорить, чтоб нужного человечка подобрать.

Годунов продолжал молчать и смотреть на меня. Как там в гайдаевской кинокомедии говаривал Жорж Милославский? По-моему, что-то типа: «На мне узоров нет и цветы не растут».

Но ему было легче. Стой сейчас передо мной управдом Бунша, и я бы ему ответил что-то в этом духе, а тут…

Конечно, Борис Федорович не Иван Грозный, а весьма приличный мужик с пониманием, но все же царь, а это не хухры-мухры. Однако и совсем промолчать не годилось, а то мало ли что придет ему в голову.

— Только помимо преданности не забудь, государь, что твоему будущему порученцу, кто бы он ни был, надо вести розыск тихо-тихо, не поднимая шума, дабы не дать лишнего повода для всяческих сплетен, и, разумеется, он должен иметь большой опыт в сыскном деле.

Вот смотрит. Вы так на мне дырку протрете, ваше величество. А если чего задумали по принципу «инициатива наказуема», так у меня дел и без того с лихвой — только успевай поворачиваться. Вот, кстати, напомнить надо бы про…

— Я тут о Страже Верных хотел потолковать, царь-батюшка. Сдается мне, что желательно бы увеличить их количество хотя бы до двух тысяч. Ей-ей, пригодятся они твоему сыну, когда он на престол сядет…

Борис Федорович гулко кашлянул, по-прежнему не сводя с меня пытливого взгляда, и наконец-то открыл рот:

— А оное ты славно придумал. Токмо тихо-тихо не выйдет. Едва подьячий учнет опрос чинити, как о том мигом слух разлетится — попробуй-ка слови его.