Борис Гринштейн - ЗЕМЛЯ ЗА ОКЕАНОМ

К тому времени, когда Якоб ван-Майер впервые сообщил о тихоокеанской популяции настоящих китов, они уже были полностью выбиты в проливе Дэвиса и цена за фунт китового уса поднялась до 7 пиастров. Но ван-Майеры не торопились на это новое эльдорадо. На китовом промысле, как на сборе грибов, выигрывает тот кто пришёл первым, если у него есть большая корзина, а корзины-то у голландцев как раз и не было. К концу века из-за войн, истребления китов и конкуренции голландский китобойный флот уменьшился с 400 до 35 судов, против 138 британских и, главное, более чем 300 бостонских. Их города Нантакет, Нью-Бэдфорд, Коннектикут, да и Нью-Йорк тоже, в те времена в основном процветали за счёт китобоев.

Ван-Майеры понимали, что начинать промысел с 3-4 судами, означает просто привлечь на богатые поля конкурентов. Основные прибыли получат те, кто в первые годы, пока кит ещё не выбит, будет иметь наибольшее количество китобоев. А взять их было негде. Найти в Европе разом большое количество молодых, здоровых людей, готовых на многолетнюю каторжную работу, было невозможно, а в России рынка рабочих рук вообще почти небыло.

Так и лежал строго засекреченый проект в столе. А тем временем Якоб всячески мешал кому бы то ни было, даже Компании, развивать китобойный промысел в его угодьях. Было это несложно. Другие директора РАК совершенно не обращали внимания на развитие промысла, сулившего огромные прибыли, считая, что создание китобойного флота, приобретение оборудования потребуют очень больших затрат, которые не скоро окупятся. Свое нежелание развивать китобойный промысел они оправдывали также отсутствием отечественных кадров китобоев. Ван-Майер смог также на десятилетия заморозить на 30 руб. цену, которую приказчики Компании платили алеутам и конягам за добытого кита, хотя доход получаемый от него, составлял около 2000 руб.

Первым, кто серьёзно попытался пастись на этом поле, стал бостонский негоциант Питер Добель "славный малый, торговать любит и умеет со всеми народами и нациями". Во время континентальной блокады он оказал Компании немало услуг информацией и поставками из Кантона. Щедрость, с которой с ним расплатились, побудила бостонца поближе познакомиться с Россией. В 1812 году он пришел в Петропавловскую гавань с товарами на двух судах, оставил на Камчатке своего представителя, а сам поехал в Иркутск. Во время встречи с иркутским губернатором Николаем Трескиным Добель высказал предложение о прекрасных возможностях развития на Камчатке китобойного промысла. Губернатор выслушав иностранца, предложил ему съездить в Ст.-Петербург, "потому как решение сих вопросов принадлежит высшей власти".

Добель пробыл в Петербурге целых шесть лет и вернулся в Петропавловск в конце 1818 года уже русским подданным и купцом 2-й гильдии. Вместе с начальником петропавловского порта Рикордом он занялся обсуждением проекта о китобойном промысле, после чего отправился на Филиппины и Гавайи испонять обязанности Российского консула. Летом следующего года на Камчатку прибыл корабль под командованием китобоя Вильяма Пигота. Он привез с собой полномочия от правительства СШ заключить в Петербурге договор на китовый лов. Не смотря на все попытки сорвать его, договор был подписан 18 июля 1819 года.

Договор предоставлял Вильяму Пиготу и его команде исключительное право производить у восточных берегов Сибири промысел китов и других морских зверей в течение 10 лет, начиная с 1 июня 1821 года, под русским флагом, без всяких пошлин и налогов. Взамен бостонцы обязаны были принять на свои корабли и обучить китобойному искусству не более 18 русских матросов.

Однако китобойное предприятие, задуманное Питером Добелем, уже после заключения договора неожиданно дало сбой. Из опалы вернулся Сперанский, назначенный сибирским генерал-губернатором. Договор отправили в Петербург на утверждение, а там, вдруг, посчитали его невыгодным интересам Российской империи, и он потерял свою силу. Петропавловск же был объявлен портом, закрытым для иностранцев.

Первая атака была отражена, но в печати стали появляться сообщения о неспособности русских организовать свой китобойный промысел и правительство спустя год обязало РАК завести китовую ловлю. Правление поручило ван-Майеру найти инструктора и тот нанял некоего Джона Бартон из Нантакета "ради ознакомления туземного населения с опытом европейских китобойцев".

Пять лет инструктор Бартон обучал алеутов Уналашки и Кадьяка охоте на китов, получая ежедневно 2 кварты рому. Алеуты же продолжали по старинке бить китов отравленными стрелами, выпуская их из лука на почтительном расстоянии из своей байдарки, а затем возвращались на берег и ожидали, когда погибшее животное будет волнами выброшено на берег.

Окончательно спившийся Бартон был щедро награжден и отпущен, а Компания объявила, что вознаграждение охотникам за каждого добытого кита удваивается. Шумиха, поднятая вокруг обучения алеутов иностранным инструктором затихла, алеуты же по-прежнему продолжали бить китов для себя, а если и сдавали ус, то в небольшом количестве.

В случае успеха переворота Ван-Майер расчитывал уже через год отправить в Охотское море 20 судов и делее ещё по 20-25 ежегодно. Но вместо этого банкиру пришлось искать способы очищения Компании в глазах императора. Именно к тому периоду относится завоз с Камчатки на остров Беринга 16 оленей, выросших через несколько лет в большое стадо. Глобальным планам ван-Майера предстояло ещё нивесть сколько остаться в столе, как вдруг 26 августа 1827г. император подписал указ о воинской повинности евреев.

В нём говорилось о желании правительства "уравнить рекрутскую повинность для всех состояний" и выражалась уверенность, что "образование и способности, кои приобретут евреи в военной службе, по возвращении их, после выслуги узаконенных лет (четверть века!), сообщаться их семействам, для вящей пользы и лучшего успеха в их оседлости и хозяйстве". Приложенный к указу "Устав рекрутской повинности и военной службы" являл, однако, собою яркий пример чего-то совершенно противоположного "уравнению повинностей". При желании уравнить воинскую повинность для всех состояний не было, конечно, надобности издавать особый для евреев обширный устав из 95 статей, с дополнительными "наставлениями" гражданскому и военному начальству, а достаточно было объявить, что общий рекрутский устав распространяется и на евреев. Вместо этого оговорено противоположное: "законы и учреждения общие не имеют силу для евреев", если они противны специальному уставу (ст. 3). Исключительность еврейской рекрутчины, особенно била в глаза в существенной части устава. С ужасом читалась в еврейских семьях восьмая статья устава, гласившая: "Евреи, представляемые обществами при рекрутских наборах, должны быть в возрасте от 12 до 25 лет". Её дополняла другая статья (ст. 74): "Евреи малолетние, то есть до 18 лет, обращаются в заведения, учреждённые для приготовления к военной службе". Институт малолетних рекрут, под названием кантонистов, существовал и для христиан, но там в этот разряд принимались только сыновья солдат, находившихся на действительной службе, в силу аракчеевского принципа, что солдатские дети принадлежат военному ведомству. Евреев же малолетних приказано было брать из всех семейств без различия, вдобавок заявлялось, что годы приготовительной службы малолетних не засчитываются в срок действительной службы, которая начинается лишь с 18 лет (ст. 90), так что евреи-кантонисты должны были служить ещё шесть лет сверх обязательных 25. От рекрутской повинности освобождались гильдейские купцы, цеховые мастера, механики на фабриках, земледельцы-колонисты, раввины и редкостные тогда евреи, окончившие курс русского учебного заведения. Освобождённые от личной повинности уплачивали "рекрутские деньги" - тысячу рублей с рекрута. Право очередного рекрута заменить себя "охотником" предоставлялось евреям только с условием, чтобы "охотник" тоже был еврей.