Борис Гринштейн - ЗЕМЛЯ ЗА ОКЕАНОМ

В отличие от Шмуэля, который сразу попал на добротной постройки китобойца, первым судном Пинкуса оказалась "Царица", которую моряки ласково именовали Гнилушкой.

"Грузоподъемность ее была около 250 тонн. Все судно находилось в крайне ветхом состоянии, а кубрик и вовсе напоминал старое гниющее дупло. Дерево везде было сырое и заплесневелое, а местами мягкое, ноздреватое. Кубрик по обыкновению находился в форпике - помещение, расположенное в носовой части, впереди фок-мачты. Из-за постоянной тряски и повышенной влажности для грузов оно считается негодным. Это самое неуютное местечко на судне, где качка ощущается наиболее неприятным образом, где постоянно царит сырость, считается вполне подходящим местом для кубрика команды. Чудное это жилье имело треугольную форму и было оборудовано грубо сколоченными двухъярусными койками. Постели не предусматривалось и я застелил доски своего ложа старой парусиной и всяким тряпьем, какое мне удалось разыскать. Подушкой служил чурбан, покрытый той же парусиной. Эти ухищрения не особо облегчали участь моих костей во время качки и заставляли с тоской вспоминать соломенный тюфяк на плантации. Притом бортовая и килевая качка были настолько сильны, что первое время вообще не мог сомкнуть глаз. Сон не приходил ко мне еще и потому, что даже при небольшом волнении мачты и крепления корпуса скрипели и стонали не переставая.

Трапа в кубрике не было и мы спускались по доске с набитыми поперечинами. Крышка люка настолько разбита, что в случае необходимости разумнее было закрывать люк просмоленной парусиной, которая давала хоть какую то защиту от волн, перехлестывавших через фальшборт. Поэтому при малейшем ветре в кубрике было ужасно сыро. Во время же шквала вода врывалась туда потоками… Кроме того кубрик кишел тараканами, блохами и крысами. И если первые две напасти устав от сырости, перебирались в более уютные места, то последние были лихими моряками и чувствовали себя хозяевами судна. Крысы были настолько дерзки, что забирались

даже в плотно закрытые сундучки, где мы хранили свои запасы сладостей: сахара, патоки и фруктов. Усмирить этих бандитов не смог и вооружённый отпор с нашей стороны. Казалось, что на место убитой крысы приходят две новые. Поскольку бедствию этому не предвиделось конца, и мы вынуждены были в конце концов прекратить безрезультатные боевые действия и смириться.

Разумеется никому не приходила в голову мысль использовать драгоценную пресную воду для мытья, но и к идее помыться забортной водой мало кто склонялся. Немного отмывались мы лишь под проливным дождем на палубе во время выполнения авральных работ, замена поломанного рангоута или починка разорванного на куски паруса или после разделки кита. Поскольку для бритья тоже нужна вода, отказались также и от бритья. Тем более что на такую роскошь и времени не хватало.

Добавьте ко всему этому одурманивающий букет чада салотопки и вони гальюнов.

Экипаж "Царицы" с первого взгляда показался мне необычным, хоть я уже не был мальчиком из местечка. Капитан Джон Сторп из Нью-Бэдфорда очень широкий в талии, седой, краснолиций мужик, которого, за все время плавания на "Царице" я не видел трезвым, хотя и пьяным в лежку тоже. Говорили, что он лет 20 командовал китобойными судами, но судя по тому, что все расчеты он поручал своим помощникам, выше боцмана наш капитан не поднялся. Отличал его особый азарт. Когда Сторп видел кита, он напоминал мне большого сторожевого пса, который хрипя и задыхаясь стремиться вцепиться в горло противнику, а крепкая верёвка, стягивая его шею, душит и не пускает.

Помощники капитана Степан Горяков, Константин Жилецкий и Семен Херувимов были выпускниками одного года Архангельской штурманской школы. Горяков и Жилецкий здоровые, светловолосые поморские парни, неторопливые и обстоятельные. Зато Херувимов - маленький, чернявый и непоседливый, напоминал еврея более, нежели многие еврейские матросы у нас на борту. А было их столько, что если зажмуриться и вслушаться в разговоры, кажется что ты не на корабле посреди океана, а на ярмарке в Бердичеве. Из 18 матросов: 3 были русскими, 2 алеута, а остальные евреи. Плотник, кузнец и кормилец кок также были родом из Волынской или Минской губернии.

Самыми странными для меня людьми на борту казались гарпунеры. Набраные из диких племен Америки, они резко выделялись на нашем местечковом фоне. Гарпунеры считались "господами", жили на баке и ели за капитанским столом. Старшим у них был Костя - эскимос с дальнего севера. Невысокий, очень толстый он, при этом, двигался с удивительным проворством. Каждые 2-3 дня он снимал лезвие своего гарпуна и, направив его на подметке, выбривал голову, оставляя кружок на макушке. Зато жидкие усики и бородку , не закрывавших татуированных кружков в углах рта, он тщательно лелеял. Если Костя не был чем-то занят, он вырезал что ни будь из дерева или кости. На носу своего вельбота гарпунщик искусно вырезал касатку, которой, очевидно, поклонялся. Но гребцов евреев это не беспокоило. На другой стороне была железом выжжена строка из Исайи: "В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим, и крепким, левиафана, змея прямобегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет змея морского".

Костя дружил с другим гарпунером, индейцем из племени нутка по имени Сивиди. Третий гарпунер, Федор, тоже нутка, держался от них в стороне и больше молчал. И Сивиди, и Федор перед тем, как спуститься в вельбот, раскрашивали лица киноварью и графитовой пылью и посыпали свои длинные, черные волосы птичьим пухом.*(7)

Кроме меня на "Царице" были еще двое юнгов: Меер из Новогрудка, и Пинкас из Молодечина.

Наше обучение началось с дозора. По традиции на китобойцах дозорных на топах мачт выставляют почти одновременно с выходом из гавани, хотя иной раз более 1000 миль отделяет их от промысловых областей. Если же, приближаясь к родным берегам, корабль несет на борту хоть одну пустую бочку, тогда дозорные у него наверху стоят до последней минуты и до самого захода в бухту не оставляет их надежда добыть еще одного кита.

С восхода до заката стоят дозорные на топах всех трех мачт; матросы сменяют там друг друга (как и у штурвала) через каждые два часа. В тропиках в тихую погоду стоять на мачте чрезвычайно приятно, а для мечтательного, задумчивого человека просто восхитительно. Зато в северных широтах, где дождь неизменно сменяется штормом, стоять над бездонной на стофутовых ходулях мачт, которые выписывают в мрачном небе страшные восьмерки, вахта не для слабых желудков. За полугодовое плавание общее количество часов, проведенных матросом на верхушке мачты равняется месяцу, а для юнгов, бывает, и двух. И эти месяцы проводятся на насесте, состоящем двух тонких параллельных брусков топ-краспиц и железного обруча…