Александр Шуваев - ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ

- А, - Иртенев с характерной для поддатых излишней инерцией кивнул головой, - так, чтоб, значит, придать частной задаче черты общей, а потом, когда она будет решена, - сделать надлежащее уточнение… Нет, я п-попробую, но где вы собираетесь разместить даже измененный заказ?

- А это, знаешь ли, не наше дело. Совсем не наше. У нас на это КГБ есть, вот пусть и отклеят зады от кресел, в кои-то веки раз делом займутся.

- А если не выйдет?

- А тогда повторим тяжкий путь познания, пройденный другими. Сделаем инструменты, чтобы сделать инструменты, чтобы сделать инструменты для того, чтобы потом уже сделать то, что нам нужно. Только делать это мы будем быстро.

- Кто будет-то? У тебя вообще как с работниками?

- Вот тут незадача. На данный исторический момент толком можно рассчитывать на меня да на тебя. Ну, - еще, понятно, Витька, но он только руки.

- Все уже за меня решил?

- Прости. Мне почему-то показалось, что ты уже дал согласие. Выходит, - ошибся. Хотя, с другой стороны, - какие у тебя особенные причины отказываться?

- Слушай… А как ты догадался, что я начал того… попивать?

- Потому что у нас, - это обычное состояние тех, кто слишком уж ответственно относится к делу. Вот выгорит, - у тебя как рукой снимет, это я тебе обещаю. Не до того будет.

- А - попробуйте, - сказал невысокий, очень красивый генерал-полковник с благородными сединами на породистых висках, - так, как вы тут мне доложили, вполне может выгореть. Как вообще выгорают хамские затеи. Кто у нас там на французском направлении? С них давным-давно пора пыль стряхнуть, а то засиделись…

Он вообще придерживался внешне демократичной манеры обращения с подчиненными. Если они были ему нужны. Если ни чем не провинились, а у него при этом было хорошее настроение. Но даже самому отчаянному фантазеру не пришло бы в голову назвать генерал-полковника Генштаба СА либералом. Те, кому положено, - знали его слишком хорошо, кому не положено - не знали вообще. Ничего. Даже в лицо мало кто знал, а из тех, кто знал, мало кто догадывался о роде его деятельности. Генерал и генерал. Вон их сколько.

- Чего стоишь? Какие-то вопросы? Возражения?

- Никак нет.

- Выполняйте. Кандидатуры конкретных исполнителей, - ко мне на стол, с моим экспедитором.

Общение с начальством прошло удачно. Самым наилучшим образом из всех возможных. Не то слово, - выше всякого вероятия замечательно. Старая армейская мудрость относительно пользы пребывания подальше от начальства тем более относилась к этому начальству. Потому что мало было во всем великом и могучем Советском Союзе людей страшнее красивого генерал-полковника. Может быть - и вовсе не было. Выйти из его кабинета просто так, - равносильно тому, что заново родиться на свет. Живым выйти из боя. Это… это вообще не с чем сравнивать. А вот все-таки обидно, что на такую работу, на такой вариант не обратили вроде бы никакого внимания. Узнать о работе, которая велась в прекрасной Франции. Узнать о готовящемся испытании. Узнать приблизительно дату, что и вообще было делом почти безнадежным, - и ни единого слова.

Это напоминало кошмарный сон. Вот представьте себе, что к вам в офис явился за старым долгом самолично давным-давно померший кредитор, протухший, прозрачный и светящийся. Протягивающий хладной, полуистлевшей рукой пожелтевший, заплесневелый вексель с изъеденным могильными червями краем. Впрочем, это только ситуация была похожа, а сам гость на выходца из загробного царства похож не был. Да, не первой свежести, чуть подержанный и потертый, но вполне еще крепкий месье. Глаза прячутся в тени от широкополой шляпы, которую нежданный гость почему-то не пожелал снимать в гостях. Когда незнакомец произнес какую-то идиотскую, почти вовсе никакого смысла не имевшую фразу, мсье Груши поначалу даже не понял, к чему она и зачем, до него не дошло, как, порой, не сразу доходит до сознания слишком сильная боль. Вошедший - терпеливо повторил слово в слово ту же самую нелепую фразу. То, что она не было вовсе бессмысленна, а просто-напросто чудовищно неуместна в устах этого человека и в этих условиях, делала ее еще более идиотской, но к этому времени, со второго раза, - мсье Груши - осознал, а в следующую минуту сердце его как будто ухнуло в яму, полную ледяной воды и не сразу забилось в прежнем ритме. Незнакомец смотрел на него спокойно, терпеливо и с выражением едва заметной иронии.

- Увы, - он развел руками, - это действительно мы.

- Мой бог, - делец налил себе минеральной воды, - после всех этих лет. Я надеялся уже, что все давным-давно забыто.

- Видите ли, мсье, это только в книгах работа э-э-э… по добыче организованной информации имеет какие-то романтические черты. На самом деле большей бюрократии, чем в соответствующих ведомствах, попросту не существует. Бумага, однажды попавшая в систему, остается там навсегда. Было бы весьма наивно думать, что все навсегда забыто и похоронено без вести и следа. Так у нас, так у вас и вообще везде. То, что вас могли бы не побеспокоить ни единого разу за всю жизнь, ничего не меняет.

- Как с алкоголизмом, - глухо сказал хозяин, - очень похоже.

- Пожалуй, - кивнул обыденный до зубной боли, но такой страшный гость, - есть что-то общее. А что, у мсье проблемы?

- Нет. Давно живу, всякое приходилось видеть. А проблемы, очевидно, у вас.

- Верно. Уверяю вас, нам чрезвычайно неприятно было вас беспокоить, но… Обстоятельства сложились так, что другого выхода у нас просто нет.

- Уж будто бы! Стеснительное Ка-Ге-Бе, - я бы очень смеялся, если бы все это действительно было шуткой… мсье?

- Араго. Жан-Луи Араго.

- Вы уверены, что не Лаплас?

- Как вам будет угодно. Это, как вы понимаете, не играет ровно никакой роли… Но вы ошибаетесь. Нам действительно неприятно. Кого могут радовать форс-мажорные обстоятельства? Ничего хорошего, если приходится прибегать к запасным вариантам.

На какой-то бредовый миг ему стало обидно, что его считают запасным вариантом, а в следующий миг он наивно удивился чудовищному идиотизму этого искреннего чувства. А, он, наконец, понял, кого напоминает ему гость. Черта. Не стройного красавчика с эспаньолкой на ироничном лице, не мрачного и великолепного князя тьмы, не жуткое и омерзительное в своем запредельном уродстве чудище, а так… Запыленного, замшелого и несколько даже смешноватого служаку с лысиной между рогами и большим, насквозь беспросветным опытом, которому все козни, рассыпание соблазнов и всяческое одержание уже давным-давно обрыдли до немыслимых, прямо-таки нечеловеческих градусов скуки, - но все это никоим образом не значило, что сорваться у него - легче. Как бы не наоборот. Не азарт, не добросовестность, не желание заработать, и не боязнь оказаться на улице, а - действие однажды сложившейся, надежной, совершенной машины, попросту неспособной остановиться, пока дело не будет закончено. В конце концов, наверное, это и есть то, что и составляет пресловутый "профессионализм". А смущение, - может быть, даже искреннее, потертый вид, недовольство, скука, медленное продвижение по службе, - не имели к делу вовсе никакого отношения. Да, он склонен действовать, по возможности, рутинно и по давным-давно наработанным схемам, вот только схем этих у него - до дьявола. Вот-вот. Когда-то, в молодости, молодой, самоуверенный, веселый человек легко и весело заключил некую сделку, и его убедили, что ему и делать-то практически ничего не придется, и продает-то он нечто до крайности неочевидное, да и не сейчас, а совсем даже потом, а может - и вовсе никогда, потому что, в самом деле, - какое может быть "потом" в двадцать с небольшим лет, когда "потом" - практически вся еще жизнь. А расплачиваться приходится совсем-совсем другому человеку, обремененному заботами выше ушей, циничному, усталому, и вовсе лишенному легкомыслия оптимизма. Пожалуйте к расчету, мсье. Несправедливость.