Александр Шуваев - ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ

- Принципиальность вредна принципиально. Не нужно даже и пытаться делать аппарат, выходящий на орбиту целиком. Взлет с гиперзвукового носителя - то, что нужно. И ничем это не плохо.

Еретик кивнул и обернулся к другому своему соратнику.

- До "чистого" трансатмосферника мы не доросли идейно и эволюционно. - Проговорил тот. - Нужно навести справки, как обстоят дела с Базой в хозяйстве Седьмака.

- Мы сделаем и то, и другое, - подытожил Еретик, - и получиться должно неплохо. Вот только…

- Да, только. Узнает Слушко, и будет большая беда. Старик великий конструктор…

- Был великим конструктором.

- Грань, знаешь ли тонкая… Но он злопамятен, как слон, борьбу ведет всегда до полного уничтожения противника, и является убежденным интриганом.

- Как все они.

- Как все они. Иначе в те времена было просто не выжить. Так что придется и нам.

- В интересах дела и спасения шкуры ради. Дорио-Доренский вытребует нас к себе.

- Я, вообще-то, ракетчик.

- И сам же приложил руку к тому, чтобы разница тихонько сошла на-нет.

- Что-то меняется голуби, что-то меняется. Мы смогли провернуть это, по сути, самоуправство, которое ни за что не прошло бы еще лет пять тому назад.

- Чего-чего? Что ты там такое?

Вид у бывшего технолога, смотавшегося из города сразу же после увольнения, и изысканного неумолимо методичным Моховым во время очередного отпуска в девятистах километрах восточнее, был совершенно ужасный. Невысокого, полненького, улыбчивого человека, подвижного, как ртуть, сравнительно молодого, было невозможно узнать. Лицо у него странным образом и похудело, обрезалось, и, одновременно, как-то оплыло, обрюзгло. Под потухшими глазами залегли сизые мешки, а на недавно еще тугих, розовых щеках виднелась трехдневная щетина. От него не то, чтобы пованивало, а - отдавало запущенностью, несвежей одеждой, не бог весть каким жильем, а еще - безнадежностью. Тем, что не способствует успешному проживанию в общежитие. А вот чем от него попахивало вполне явственно, хоть и не по-наглому, так это перегарцем. Запашок был несильный, но устойчивый, как выхлопными газами - рядом со спокойненько пофыркивающей отрегулированным дизелем грузовой машиной, трактором или танком.

- Поговорить, говорю, надо. Я тут кое-что добыл, а самому - не разобраться.

- Чего добыл-то? Ко мне - зачем? Не при чем я теперь, ничего не знаю, ничего не ведаю. Знаешь, - ты уходи лучше.

Глянув на него, Мохов, который, начал уже было отчаиваться, застав вместо искомого специалиста совершеннейшую развалину, вдруг жестко, понимающе усмехнулся. Как Вельзевул при виде того, кто кричит "Изыди, сатана!" - надрывно-слабеющим голосом. Он не для того провел вовсе небыструю и непростую операцию розыска, и сумел проделать это вполне-вполне скрытно. А было это, кстати, учитывая исправную деятельность службы, возглавляемой товарищем Гаряевым, было ой, как непросто! Так что теперь он ни в коем случае не собирался поворачивать назад по причине трусости и слюнтяйства спившегося инженера.

- Ты, - жизнерадостно, так, чтобы не чувствовалось и малейшего намерения сострадать или проявлять душевную деликатность, хохотнул он, бесцеремонно облапив его за плечо, - чего перепугался-то, а? Ты ж меня знаешь…

- Нашли-таки, - затравленно прошипел технолог, - так и знал, что не оставят в покое…

- А? Ты вот что, - где тут есть место, чтоб можно было посидеть со вкусом, чтоб не мешали?

- Да пожалуйста! - Издевательским тоном запел Костин, шутовски раскланиваясь, - где прикажете! На каждом углу кабаки и бары с ресторанами! Кухня народов мира! На-апитки в ассортименте! - Вдруг замолчав, он глянул в лицо Мохову в упор. - Ты, Витенька, от жизни оторвался. Тут тебе не Курчинский Соцгород! Тут на всю помойку, - одна "стекляшка" с портвейном! На все тридцать семь тыщ народонаселения!

- Ну тык, Анатольич, ты-то ведь устроишь? Ты ж теперь навроде как местный…

- Не прид-дуривайся, клоун!

- А че? - Зловеще похохатывал Мохов. - Это я от смущения. В жизни никогда не умел взятку сунуть… Так как? Я угощаю…

- Не нуждаюсь!

- Да что ты, право слово! Нальем по стакашку, с устатку… Ты ж со смены? Так что сам бог велел. Во-от. Лучку там, колбаски, килечки… Может, - у тебя хозяйка какая есть, капустки там вынесет.

Слушая его, Костин непроизвольно глотнул, а в глазах его появился сухой блеск.

- Да есть тут дедок один неподалеку. Ты ссудишь рублишко, а? Я с получки вышлю…

- Ну я ж сказал! Я ж с отпускными, да еще с премией. Ставлю, инженер, это ж я к тебе пришел, это ты мне нужен, не наоборот. Не комплексуй, как выражается… Один мой ста-арый знакомый.

Улица, как и соседние, как тысячи таких же в десятках, сотнях городов и поселков, больше всего напоминала овражек между косогоров, косое дно которого было засыпано толстым слоем золы и шлака. Тут кисло пахло угарцем, и прямо в глиняном русле, переныривая из одной ржавой трубы в другую, выходили на поверхность мутные ручейки, отдававшие безнадежной, сиротской вонью. И дома - как рубище нищего, состоящее из одних заплат, и видно, что убогая, недоделанная разномастность эта - не по бедности даже, а просто население такое. Не деревня, не город. Коров нет, козы - наперечет, а вот семь-восемь встрепанных курей, от которых больше неприятностей, чем яиц, - чуть ни на каждом втором дворе. Население тут проживало, как положено, более-менее сидевшее. И от оврагов пошире ветвились узенькие, совсем уж косые и горбатые овражки-переулочки.

- Так, дед, - сразу же, с первого взгляда насквозь распознав природу хозяина, взял быка за рога Мохов, - давай так: чтоб если после нас еще какие клиенты появятся, так ты, ежели надо, - обслужи, а на двор не веди. Ей-ей ни к чему тебе это, старичок.

Хозяин, крепкий старик с пустой штаниной по причине потерянной при каких-то загадочных обстоятельствах ноги и с нечесаными сивыми волосами, прищурился на него и ласковенько проговорил:

- А ты б, голубь, не распоряжался в чужой избе. Придешь, значится, к себе на двор, так там и командуй. А не нравится тебе у меня, так я не держу никого.

- Так, старичок, - Витя остро глянул ему в глаза, - во-первых, я не распоряжаюсь а про-ошу. А во-вторых, - не гордился б ты, а? И невыгодно будет, и… вообще ни к чему.

Старичок, последний раз гостивший у кума двенадцать лет тому назад, недолго, всего-навсего четыре года, помаргивая, смотрел на гостя, а в сивой голове его шла тем временем лихорадочная работа. Гость был, вообще говоря, непонятен, не тянул ни на вора, ни на обычного фраера из богатеньких… В конце концов он решил, что в его времена таких типов просто-напросто не было, но ощутил при этом давно, казалось бы, позабытое чувство, когда волосы на шее, сзади, вроде бы как зашевелились: это нельзя было назвать страхом, это было, скорее, могучее ощущение опасности. И даже это не было бы вполне точным: чувство дела. Как в старые, добрые времена, когда на хазах собирались люди, - Кучум, Зуб, Бесо, чтоб это самое дело обсудить. Большие люди, он в таких никогда не ходил, большие дела, - он никогда не имел в таких доли. Кто их знает, этих нынешних, может, за вислоусого за этого в клочки порвут, только мало повременя…