Александр Борянский - Три стороны моря

И что ему дали эти семь лет… Нет, даже восемь, если считать с того дня, когда они с братом впервые вынули из стены потайной камень и проникли к золоту, серебру, ладану и виссону.

Ничего не изменилось. Река течет мутно и неторопливо. Ее обнимают пески, душат в жарких объятиях. Человек просыпается на крыше глиняной развалюхи. Смерть ждет его и тоже не торопится. За нее трудится время.

Ничего не изменилось, только теперь никого нет. Ни строителя отца, как в детстве. Ни матери… Ни мудрого двойника брата… Никого.

«Ты раньше не страдал от одиночества», — сказал мудрый Аб-Кхенну-ф.

«Раньше я действовал», — ответил Ба.

Ага… Вот в чем дело, и вот что он не желает замечать на своей крыше. Раньше не было Елены.

А потом была. Потом он сменил одну Елену на другую. И теперь снова нет ни одной.

Вот откуда одиночество.

Спартанка поработила его сознание за три десятка дней и ночей. В отличие от первой, восхитительной, неповторимой девушки настоящая Елена не слушалась — она распоряжалась.

Жалкий мечтатель! Он хотел свести их вместе…

Его Елена за морем, куда Ба никогда уже не попадет, потому что Великий Дом не даст ему золота, чтобы снарядить корабль.

Его Елена с Рамзесом, и Ба никогда уже не вернет ее, потому что слишком отличается она от женщин Кемт, чтобы перед ней устоять.

Обе Елены больше не принадлежат ему. Вместе — никогда и не принадлежали.

Жалкий мечтатель!

Что ты здесь делаешь, Ба-Кхенну-ф?

Прошло время разлива.

Человек на крыше жил как неприхотливое растение. Он мало пользовался своей возможностью передвигаться. Он размышлял.

Но и размышлял он не так, как прежде.

Перед ним не было задач, ни единой. Он всего лишь пытался отделить жизнь от иллюзии.

К началу времени посева он уверился, что выдумал почти все. С ним ничего не происходило. Он ничего не сделал.

— Я ничего не сделал… — произносил он порой ближе к вечеру, чтобы просто услышать голос. Вечер подходил для этого больше, так как голос отчетливей слышен в темноте.

Он представлял грязную толпу, живущую станом в Ханаане, блеющих коз, грубо сколоченный деревянный храм… Это стихия. Случайно направилась она туда, при чем тут имя «Ба-Кхенну-ф»?

Он представлял море, берег… Торговый город на холме, а по другую сторону моря эти дикари… Люди, которых он видел, уже забыли о купце, а имя «Ба-Кхенну-ф» вообще ни разу не слышали.

— Ба-Кхенну-ф… — произносил он, когда наступал очередной вечер.

И несколько следующих дней пытался понять, есть ли он на самом деле? Он искал доказательства. Доказательств не было.

Если бы Рамзес прислал за ним… О, если б Великий Дом прислал за ним!

Тогда Великий Дом вернул бы его мысль в мир людей. Его мысль получила бы обычную задачу и удалилась бы от поиска ответа.

Мимо сознания бродили две Елены, когда одна из них хоть чуть-чуть пересекала границу, человека одолевал зверский инстинкт — тело готово было бежать куда угодно, лишь бы вернуться.

Но с каждым днем они захаживали все реже.

Рамзес все же прислал за ним. Видимо, это случилось слишком поздно. Или, наоборот, как раз вовремя.

Стража ввела Ба в зал. Рядом с Рамзесом находилась женщина. Когда-то, кажется, год назад, Ба видел, как она вышла купаться на берег моря… далеко отсюда.

— Я позвал тебя, чтобы сказать, — начал Рамзес.

Ба улыбался.

— Ты похож на больного… — прервал себя Великий Дом. — Я позвал тебя, чтобы сказать: о войне ничего не слышно.

— Горизонт колышется, — произнес Ба убежденно и замолчал. Потом, вдруг спохватившись, добавил: — О Великий Дом…

Но последнее получилось как-то небрежно.

— О чем ты, советник?

— Горизонт… — пояснил Ба и даже показал рукой. — Линия колеблется…

— Ну и что? — удивился Рамзес.

— Может быть, он ненастоящий?

Ба немного подумал. Великий Дом и девушка смотрели на него изумленно.

— И слишком много света. Да! Слишком много света.

Он повернулся, чтобы идти, хотя поворачиваться спиной к правителю Кемт без особого разрешения не дозволялось. Вспомнив об этом, Ба поспешно развернулся назад.

— Тринадцать дверей ведут… куда? — сказал он. — Я еще не знаю, куда, но именно туда мне нужно попасть. Они похожи, не отличишь. И только одна настоящая.

Рамзес подозвал стражника.

— Пусть ему дадут вина. С собой. Достаточно.

Стражник побежал выполнять.

— Самого лучшего! — вдогонку приказал Рамзес.

С большинством людей мир может сделать все, что хочет.

В какой-то момент своей жизни Ба-Кхенну-ф поймал состояние, в котором он сам мог сотворить с миром что угодно.

(Или просто поверил в это?)

Так или иначе, но лежа на крыше, он пошел дальше. Слова Рамзеса: «война не началась» — пробудили в нем совершенно новые чувства. Он отказался от войны с окружающим, он впустил в себя и Хапи, и Рамзеса, и всех на свете женщин, и миллиарды песчинок западной и восточной пустынь, он договорился с древними богами Кемт, и отныне он больше не умел поворачивать события в нужную сторону, зато ощущал все движения огромного организма, коим повелевал Атон (не надо имен!), совпадал с ними, был заодно и действительно ничего иного не желал.

Ни для себя, ни вообще.

Однако солнце вставало над пылью города Рамзеса — а он знал, что участвует. Как? В чем?

Он знал, что и даны живы благодаря ему, и море держит корабли не без его стараний. Недаром лежит он на крыше.

Это пришло как-то сразу и сразу все прочее отменило.

Круговорот не имел смысла без его участия.

Светящая, сияющая сила поселилась в глиняной лачуге, в грязном углу, и как он ни объяснял ей, что богам не место в обычной хижине, — светящая сияющая сила все делала по-своему.

Греческая трагедия, которая появилась примерно через семь веков после описываемых событий, состояла из эписодиев и стасимов. В эписодиях разыгрывалось действие, а стасимы принадлежали хору. В эписодиях герой боролся с судьбой, в стасимах хор сопровождал его неравную борьбу пением на отвлеченные темы. Хористы разделялись на две части и становились напротив друг друга: правая сторона, например, пела строфу, а левая, например, отзывалась антистрофой. Говорят, что в древности это построение имело какой-то смысл.

Начиналась трагедия пародом — выходом хора, а заканчивалась всегда эксодом — уходом того же хора.

Правда, возникли театральные представления из мистерий-служений богу Дионису, а бог Дионис, надо сказать, в архаическом XIII в. до н. э. попросту не существовал, так как обнаружился в эллинском пантеоне уже после Троянской войны.

По легенде, пришел он с востока и умел пробуждать в женщинах вакхическое безумие. Женщины становились вакханками. Что это такое — на самом деле никакой академик не знает.