Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

— Ну, спасибо, утешил. Значит, вместе будем надеяться.

Снова помолчала, не столько куря по–настоящему, сколько внимательно наблюдая за удлиняющимся столбиком белесого пепла.

— А я, знаешь, вчера в комнате под кроватью журнал нашла. На английском. «Ньюсуик» называется. Прочитала от корки до корки. Странный здесь мир, непонятный. И гораздо хуже нашего. Не хотела бы в нем навсегда остаться.

— Так в нем ты и не останешься. Он тоже где–то… сбоку. Но, наверное, с другого.

Татьяна встала.

— Давай походим, а то сидеть холодновато становится.

Действительно, ее льняная курточка поверх майки не согревала, а температура была градусов около пятнадцати. Если не ниже. Солнце хотя уже поднялось над гребнем гор, но пока не припекало.

— Странный это мир, — повторила Татьяна. — Государств в нем очень много, вроде как равноправных, не то что у нас. Нечто вроде нашего «Союза» в нем тоже существует, только называется «НАТО». Россия в него не входит, иногда враждует, иногда дружит.

В России, кажется, идет война, «чеченская», как ее называют. «НАТО» собирается воевать с «Ираком», с «Северной Кореей», еще с какой–то «Осью зла». Из одного номера сразу все не поймешь, они же пишут об очевидных для них вещах, ничего не поясняют, — Татьяна развела руками, словно извиняясь за свою непонятливость.

— Естественно. Ничего, в какой–нибудь город приедем, сколько угодно газет и журналов наберем. На подходящих языках. Я тоже вчера кое–что пролистал, но исключительно на иврите. Судя по картинкам, живут они веселее нас. Машины — закачаешься! Виллы, рестораны, пляжи океанские… Хотя военные сюжеты тоже есть, но немного. Короче, ехать будем, своими глазами увидим…

— И как же оно так получиться могло — на одной и той же земле две такие разные цивилизации?

— Их, может, не две, а двадцать две или еще больше. Сергей вон тоже что–то совсем особенное видел. Мир, где большевики еще в Гражданскую победили. А если вообразить, что почти каждое событие в истории имеет несколько вариантов и все они воплощаются, так параллельных миров вообще миллионы. Как это Маштаков того ученого назвал, кто все это обосновал и доказал? Эверетт, кажется.

Беседуя таким метафизическим образом, они обошли почти всю территорию заставы и вернулись к исходной точке.

— Хорошо поговорили, — подвела итог Татьяна. — Пойду Майю разбужу, и начнем завтрак готовить. Когда выезжать решили?

— Да как соберемся, так и поедем. Здесь нам делать нечего.

Она ушла, а у Вадима осталось отчетливое ощущение, что девушка хотела поговорить еще и о чем–то другом. Только не решилась или не нашла подходящего повода.

…Из шести автомашин, которые имелись на заставе, Тарханов выбрал желто–зеленую «Volvo» (как было выложено большими накладными буквами над радиаторной решеткой), наиболее похожую по конструкции на те, с которыми он привык иметь дело.

То есть все педали и прочие основные элементы управления располагались на привычных местах, а непонятного и неизвестного назначения кнопки, тумблеры и прочие циферблаты на поступательное движение автомобиля в нужном направлении как бы и не влияли. Если их зря не трогать. Хотя наверняка имели какой–то рациональный смысл. Иначе зачем же они?

Грузовик с коротким тупым капотом и широкой, трехместной, кабиной некоторое время под управлением полковника покрутился по территории заставы, продемонстрировал свою способность двигаться передним и задним ходом, после чего подрулил к воротам.

— Экипаж, по машинам. Дамы — в кабину, прочие — в кузов.

Прочие, то есть Ляхов с Розенцвейгом, сначала забросили в кузов ящик с примерно недельным запасом продовольствия, две упаковки пластмассовых бутылок воды, ящик патронов к здешним автоматам и четыре канистры бензина.

На первый случай хватит, поскольку в ближайшем подходящем месте они предполагали собраться в дальний путь гораздо основательнее. Чтобы в открытом кузове было не холодно в движении, прихватили несколько солдатских одеял.

— Так что, Львович, куда едем? — спросил Тарханов.

— Я хотел — в Хайфу, ко мне домой, но теперь там никакого дома, разумеется, нет. Поэтому предлагаю сразу в Бейрут. Это километров полтораста по грунтовкам и грейдерам, в нашем, конечно, варианте, как здесь — не знаю, а потом двадцать по асфальту — и Бейрут. Ближневосточный Париж.

— Так — значит так. По–вашему я читать не умею, но в карте разберусь.

В чужой офицерской планшетке, почти одинаковой, что в том, что в этом времени, под целлулоидом у него лежала карта–километровка, захватывающая территорию от северного берега Тивериадского озера и как раз до южных пригородов Бейрута.

— Поехали…

Машину, с рессорами, рассчитанными на пять тонн груза или на перевозку взвода солдат с полным снаряжением, а сейчас почти пустую, здорово потряхивало на бесчисленных выбоинах горной дороги. Но все равно ехать было приятно.

Ляхов с Григорием Львовичем сначала закутались в два одеяла каждый, но тут же оказалось, что это неудобно. Сползают все время, поддергивать приходится, у горла руками придерживать, и через полчаса Вадим сообразил, ножом выкромсал дырки посередине, и получились натуральные мексиканские пончо. Теперь ничто не мешало радоваться жизни.

Особенно учитывая, что, из профессионального интереса осмотрев пограничный медпункт, Ляхов и там нашел банку с притертой пробкой. Хорошая банка, литра на два.

Что интересно, неведомый еврейский коллега прятал ее точно там же, где и сам бывший капитан медслужбы Российской армии. Граммов триста Ляхов развел пополам, перелил в пресловутую фляжку и высыпал туда для улучшения вкуса и качества горсть таблеток витамина «С» с глюкозой. Остальное убрал, опять же в известное — но теперь только ему одному — место.

Выпили, закусили галетой, не слишком вкусной, но в том ли дело!

Вадиму вдруг захотелось петь. Самое время и место. Петь он любил с самого детства, знал массу популярных песен и романсов, а также оперных арий. Но, терпимо относясь к предрассудкам окружающих, избегал делать это публично. Зато сейчас шум мотора и свист ветра отлично скрадывали дефекты его вокальной подготовки.

Для начала он вспомнил арию варяжского гостя.

Исполнял он ее со вкусом и страстью настоящего Рюриковича, в консерватории тоже наверняка не обучавшегося.

Розенцвейг, улыбаясь, кивал в такт могучим раскатам ляховского голоса.

Завершив финальную руладу: «Уг–г–р–р–ю–ю–м–мо мо–р–р–р–е!» — Вадим прокашлялся. Все–таки связки он несколько перенапряг. Привычно потянулся к фляжке, но генерал мягко отстранил его руку.

— Подождите, маэстро. С утра — не хватит?

— Да и хватит, — легко согласился Ляхов. — Это ж я так, для настроения. А кроме того, какое значение имеет? Теперь. Это же там думать надо было, когда пить, когда не пить. А здесь дорожной полиции нету, начальства, которое бдит, — тоже, на службу ходить не надо. Если мордой в землю падать начну, нехорошо, конечно. В ином же случае…