Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

— Это вы зря, Вадим Петрович. Видел я разных людей. Не таких жестких, как вы, но тоже… Конечно, сейчас оправдания есть. Состояние аффекта и все такое прочее… Но если мы выжить хотим в предлагаемых обстоятельствах, я бы предложил… Ну, если и не совсем сухой закон, то строгую регламентацию. Иначе… Мы и до Москвы не доедем, независимо, есть там шанс возвращения или нет.

— Бросьте, Львович. Это я–то — жесткий? Да я мягкий, как пластилин. Мне отец, Петр Аркадьевич, еще когда говаривал: «Ах, Вадик, Вадик, пропадешь ты от своей мягкости и доверчивости».

Подумал немного, мечтательно улыбаясь, после чего добавил. Как ему сейчас казалось — в тему:

— У меня шесть уже лет в полном распоряжении по восемнадцать килограммов чистого спирта на полугодие плюс жалованье позволяет не ограничивать себя, и тем не менее девяносто процентов своего служебного и личного времени я абсолютно трезв. Это сейчас вот оттянуться захотелось.

Только… Вы вообще–то умную вещь сейчас сказали. Надо нам как–то определиться с распорядком жизни, правилами поведения и тому подобным. Это в нашем времени мы руководствовались вековыми, можно сказать, стереотипами, а в невероятной обстановке…

— Понимаю, Вадим, понимаю. Зря вы скромничаете. Та мягкость, о которой говорил ваш уважаемый родитель, и то, что хотел до вас довести я, — совершенно разные вещи. Удивительно, но вы у нас, получается, самый здравомыслящий и озабоченный психологическим состоянием коллектива человек. Вовремя увидели возможные проблемы, и загорелось вам немедленно расставить все точки над буквами русского алфавита. Но я бы не советовал…

И тут же Ляхов понял, что Григорий Львович говорит правильно. Кивнул, но сам ничего не сказал. Пусть продолжает.

— Поверьте мне, Вадим. Предстоящие полгода — не самое легкое время. Вы это чувствуете, я вижу. И немедленно хотите навести какой–то строгий порядок отношений в коллективе, чтобы не допустить возможных эксцессов. Поскольку уверены, что у вас — получится. Кстати — верю. Возможно, именно ваш характер наиболее отвечает обстановке. В случае чего — на меня можете рассчитывать. Моментами и я тоже — еще о–го–го!

Глядя на майора (или же генерала?), Ляхов согласился, что о–го–го — это еще слабо сказано. Дай нам всем бог быть такими в этом возрасте, который тридцатилетними принято считать глубокой старостью.

А Григорий Львович продолжал:

— Но попробуйте от этого желания отвлечься. Хотя бы первые неделю–две. Уйдите в тень.

Девушка у вас красивая и очень энергичная. И ей подскажите: не Москва здесь, а даже и не знаю, что такое. Сделайте мне такое одолжение — изобразите из себя гедониста. В этом мире можно найти все, что угодно. И, если повезет, забрать с собой. Соответственно, стать богаче Креза и графа Монте–Кристо. Здешние бумажные деньги там, конечно, ни к чему. Начните коллекционировать оружие — вполне могут подвернуться вещи куда подороже той сабли, раритетные золотые монеты или бриллианты, редкие книги, наконец…

— Вы думаете? — с сомнением спросил Ляхов.

— Именно, Вадим Петрович. Иначе я даже и не знаю…

Ляхов понял, что очередную партию он выиграл. Именно этого он и хотел. Чтобы достаточно умный Розенцвейг воспринял его именно так, поверил, что он с ним согласится, ну и дальше…

— Пожалуй, вы правы, генерал. Стать богаче графа и начать аналогичную жизнь, без линии мести, конечно, моя горячая детская мечта.

С этими словами, как бы подтверждая полную готовность начать жизнь означенного гедониста, то есть в просторечии человека, превыше всего ставящего возможность извлекать максимум удовольствий из любой подвернувшейся ситуации, причем немедленно, он налил себе и вопросительно посмотрел на Розенцвейга.

— А, давайте, — с наигранной лихостью махнул рукой тот. — Пока доедем, все равно выветрится, разговаривать же будет намного интереснее. Только вот закуски бы…

— Легко.

Ляхов расковырял ближайшую коробку и протянул генералу заклеенный в целлофан сандвич с белым куриным мясом.

— Никогда не хотел стать предпринимателем, фабрикантом, банкиром, а вот иметь подвалы с сундуками, набитыми драгоценностями, и солидные счета во многих банках мира и принадлежать только самому себе… Путешествовать, анонимно совершать добрые дела… — он чуть было не сказал: «тайно отстаивать интересы Отечества во всех концах света», — но вовремя воздержался.

Вот этого говорить представителю иностранной державы, пусть и дружественной, но тоже ставящей собственные интересы гораздо выше прочих, не следует. Потому он сказал другое:

— А ведь и вправду, чего не завернуть по пути в Амстердам, разыскать хранилища знаменитых ювелирных компаний, насыпать пару чувалов [78] Чувал (юж. — рус.) — очень большой дерюжный мешок. лучших бриллиантов — и привет. Формально — не кража, а так, присвоение бесхозного имущества.

— Бесхозного? А разве оно одновременно не исчезнет из тех же хранилищ на нашей территории?

— Мне–то какое дело? В них же я не проникал. Вообще весь этот разговор напоминает мне сюжет про Ходжу Насреддина. «Я нюхал твой шашлык и расплатился звоном своих денег».

На самом деле проблема стоит гораздо острее. Вы, Львович, как я понял, без особой критики приняли идею Маштакова о том, что в пределах «широкого времени» мы и наши «соседи» одновременно пользуемся одной и той же инфраструктурой — домами, техникой и прочим.

— А разве не так? Вот эта машина, автомат, домики на заставе…

— Абсолютно не так, камрад, абсолютно. Удивляюсь, что сообразил это слишком поздно. Возможно, от хроношока мозги забуксовали.

Подумайте, мы сейчас едем на этой машине. А что она же сейчас делает там? Тоже едет, но без водителей? И где, в свою очередь, машины, которые сейчас ездят там? Мы ведь, получается, должны находиться в каком–то сказочном мире, где вещи, предметы перемещаются сами по себе. Произвольно и во всех направлениях. А сандвич? Вы его жуете с аппетитом, а там он совершает в воздухе возвратно–поступательные движения, быстро уменьшаясь в размерах?

— А и верно. Как это и я маху дал? Тогда как же вы объясняете данный феномен?

— Единственным, логически непротиворечивым образом. Прежде всего, мы с вами сейчас находимся в совершенно другом мире. Разве при вас существовала страна, где всё пишут на иврите?

— Конечно, нет, — согласился майор или генерал, неважно.

— Хорошо, что в этом мы с вами солидарны, — удовлетворенно кивнул Ляхов. — Вы также имели любезность сообщить, что никакая установка, способная перенести нас в параллельный мир, не включалась.

Против этого Розенцвейг тоже возражать не стал, но глоток выпил.

— Эрго, из всего вышесказанного следует, что мы находимся хрен знает где, с момента включения прибора, суть и смысл которого нам неизвестен, даже наше физическое существование вполне может оказаться под большим вопросом?