Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

Хорошее пиво, в меру прохладное, в меру горьковатое. Научились израильтяне у баварцев пиво варить.

Жаль только, что скоро придется на консервированное переходить. Холодильники теперь нигде не работают, и свежее бутылочное пиво элементарным образом прокиснет.

Впрочем, когда через Турцию поедем и дальше, через Кавказ и Черноземье, похолодает так, что не до пива будет, там другие напитки в ходу. (Впрочем, они еще не решили, как именно ехать, этим путем или через Босфорский мост и Европу.)

А все же не рано ли он своими матримониальными планами озаботился? Рассуждает так, будто только и проблем в жизни осталось — жену себе подобрать. «Ты сначала доживи», — как любил осаживать не в меру расфантазировавшихся о будущей жизни на гражданке бойцов ротный фельдфебель Зудин.

«Глядишь, и доживем, — подумал Ляхов с веселым куражом. — Если б нас впереди нечто хреновое ждало, глядишь, завозился бы где–нибудь червячок, предупредил. Как тогда в лесу или на пароходе. Да и что может случиться на пустой планете? Разве стихийное бедствие какое…»

Он и автомат свой засунул в нишу за изголовьем спальной полки, чтобы не путался под руками в кабине, а карабин с оптическим прицелом вообще остался в кузове, зачехленный.

Только розенцвейговский «адлер» висел на привычном месте в плечевой кобуре да рукоятка двуствольной ракетницы системы «вери» высовывалась из кармана на дверце. Но это именно для экстренной подачи сигналов отставшей или слишком вырвавшейся вперед машине.

Ляхов еще приложился к бутылке, начал насвистывать в такт музыке.

Дорога после нескольких крутых поворотов выпрямилась, потянулся длинный и пологий подъем к перевалу с отметкой 1700 метров, на котором намечен был первый привал. Ноги размять, посмотреть, как ведет себя незнакомая пока техника. Тормоза проверить, поскольку дальше начнется затяжной спуск до самого перевала у Кабб–Эльяса, откуда еще более крутое, но зато бетонированное шоссе выведет прямо к Бейруту. А там автострадой, без проблем, до самой Турции.

Где уже и будем решать, куда сворачивать — на Ангору или на Стамбул. Кроме того, с перевала должно было открыться море. Вадиму же вид моря, даже очень далекого, всегда как–то поднимал настроение. В отличие от гор.

В любом случае скоро их ждут более–менее цивилизованные края, с хорошими дорогами и инфраструктурой, где можно будет пополнить припасы чем–то лучшим, нежели спартанское армейское довольствие.

Что ни говори, передвигаются они с большим комфортом, чем знаменитые путешественники середины прошлого века, Ганзелка и Зикмунд, которые почти год пробирались на своей «Татре–87» от Касабланки до Кейптауна. Правда, там все же вокруг были люди, пусть и не всегда доброжелательные.

Неизвестно почему, прижимая педаль газа и небрежно придерживая одной рукою тонкий руль «Опеля», покрытый мягкой зеленой пластмассой, Ляхов вдруг вспомнил фразу из рассказа совершенно забытого писателя.

У его отца, главного инспектора кораблестроения, для простоты всеми воспринимаемого вице–адмиралом, поскольку погоны и форму он носил такую же, за исключением некоторых отличий в цвете шитья погон, опушек и пуговиц, была великолепная библиотека. В том числе — масса подшивок никому теперь не известных журналов.

Так вот, в одной из них, года приблизительно двадцатого прошлого века, Вадим прочитал рассказ этого самого Исаака Бабеля. Впечатления особого писатель на него не произвел, поскольку писал о жизни одесских бандитов, совершенно чуждой сыну высокопоставленного флотского чиновника. Однако некоторые фразы в памяти застряли. Такое бывает, и даже нередко.

В упомянутом рассказе говорилось: «Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие, а вторые страдают…»

Эту сентенцию, в принципе правильную, Ляхов слегка интерпретировал, поскольку совершенно непроизвольно коснулся при этом левой рукой полированной ореховой рукоятки ракетницы.

И произнес вслух: «Есть люди, умеющие стрелять, и есть люди, не умеющие этого делать…»

Почему, зачем это пришло ему в голову, объяснить невозможно. Но, наверное, какое–то основание было.

Договорить Вадим не успел.

Машина Розенцвейга, четко двигавшаяся впереди по условной осевой линии узкого горного грейдера, вдруг отчаянно замигала задними фонарями и метнулась вправо. Козлом запрыгала через кювет, через выгоревшие и почерневшие пучки жесткой травы, чудом удержалась на рыжем глинистом откосе и застыла, накренившись под опасным углом.

Выяснять, что там случилось с начальником авангарда, было некогда. Метнулась было мысль, что рулевое вышло из строя, но ее тут же стерла аккуратная дырочка с короткими трещинами вокруг, образовавшаяся на ладонь правее головы Ляхова.

Стекло было триплекс, иначе бы оно просто разлетелось мелкими брызгами.

А так — уцелело, сыграв тем самым крайне полезную роль.

Дырка в стекле — это ведь еще и простейший визир. Если не трогать руля — так прямая линия, соединяющая стрелка и цель.

А раз другого оружия, кроме старого доброго «вери», у него под руками не было, а рефлекс оставался, он и пальнул навскидку, дуплетом, с левой, но по направлению очень точно.

Зеленая и красная ракеты с шипением помчались в буерак, откуда и пришла чужая пуля.

Тут и показал в очередной раз свою реакцию Тарханов. Пусть в тире он и уступал Вадиму, но не на поле реального боя. И за обстановкой он наблюдал, и ракетный залп понял правильно, как целеуказание.

Автомат, в отличие от Ляхова, Сергей все время держал под рукою, три или четыре трассирующие очереди выпустил с ходу, потом тормознул с разворотом. И добавил еще.

Даже прошлый раз, тогда, в горах, Вадим не имел возможности увидеть, как работают профессионалы в критической ситуации. Другая была обстановка. Вдвоем, подготовившись, они вели уже почти правильный бой. И о том, что делал Тарханов в захваченной бандитами гостинице, знал только понаслышке.

А сейчас — прямо как в учебном фильме. Сергей, оказывается, едучи на сотню метров сзади, и за дорогой лучше Ляхова наблюдал, среагировал практически одновременно, направление сумел засечь и открыл огонь настолько правильно… Еще до того, как сам Ляхов успел выдернуть из кобуры пистолет и Майя проснуться.

Озираясь по сторонам, цепляясь ботинками за мертво шуршащую, подернутую инеем траву, все время ожидая новых выстрелов сбоку, сзади, Ляхов с Тархановым пробежали нужное расстояние и увидели того, кто в них стрелял. В мире, где, кроме них, не могло, не должно было быть никого.

Но вот один–единственный нашелся. Или не единственный?

Чужой в этом мире человек, неизвестно что здесь делавший, неизвестно для чего державший в руках автоматическую винтовку нездешней конструкции, получил, из всех выпущенных полковником пуль, свою. Она вошла выше левой ключицы, в плечо, которое при прицеливании поднялось над бруствером. И куда, насколько проникла — бог ее знает… Могла и до копчика.