Андрей Валентинов - Век-волкодав

— Лафар? Крепкий такой, по виду лет тридцать пять, виски седые, вежливый, из бывших.

«Через неделю я увижусь с генералом Барбовичем. Хотите, привезу его скальп?

Женщина кивнула.

— Да, это он. Держитесь подальше, а лучше вообще избегайте встреч. Что случилось с Вырыпаевым, мы узнаем сами. Надеюсь, его удасться похоронить по-людски. А у вас, Ольга, сейчас есть выбор. Можете вновь увидеть бабочку — и все забыть. На здоровье это никак не отразится, просто небольшой провал в памяти. Если не хотите, соглашайтесь на сотрудничество. Собственно, я для этого сюда и пришла.

— Мне бы чего третье, — хмыкнула Зотова, отступая на шаг, спиной к сырым камням склепа. Рука была уже на поясе, к пистолету поближе. Доминика покачала головой, поглядела куда-то в сторону.

— Мы здесь не одни, оружие вам не поможет. Я вам не враг, Ольга. Ладно… Может, так и лучше, теперь вы предупреждены и, очень надеюсь, будете осторожнее. Честное слово дадите? О нашей встрече никому — и никогда.

Бывший замкомэск быстро кивнула, не убирая пальцев с кобуры.

— Слово! Никому — и никогда. Клещами не вырвут.

— Верю…

Доминика, глубоко вздохнув, внезапно подняла руку. Между пальцев блеснуло что-то яркое, похожее на маленькую звезду.

— Тогда вам лучше заснуть. Ненадолго, на несколько минут. Хотите колыбельную?

Ответить Ольга не успела, как и удивиться. Серый зимний день исчез, подернулся черной непроглядной пеленой, а в ушах зазвучал сухой старушечий голос.

«Господь милостив к бунтовщикам и разбойникам, потому как сам вырос на Хитровке. Сам свинец заливал в пряжку, сам варил кашку. Этому дал из большой ложки хлебнуть, этому из ложки поменьше, но два раза, а этому со дна котелка дал черпнуть. Сам бродит, ходит, голодный, но довольный, на крышу залезает, голубей гоняет…»

«Сейчас упаду», — поняла девушка, но чьи-то руки подхватили и бережно опустили на теплый снег.

«Соседней яблони яблоки кислые, сами на ладонь просятся — Господь через забор лезет, морщит переносицу, а тут Ванька Каин — жадный, сорок лет в обед стукнет, лезет с двустволкой через крыжовник, хрипит, лает. Господь видит такое дело и смело прыгает через Каина, теряет яблоки, они из рубахи как живые катятся, но донёс-таки три-четыре самых кислых, самых вкусных…»

Лёнька Пантелеев — сыщиков гроза, ловко выудив из кармана пальто твердую картонную пачку с изображением цыганки, щелчком выбил папиросу, закусил зубами мундштук. Смять гармошкой не решился, не принято такое у здешней публики. Зачем добрых людей в удивлении оставлять? Потому и зажигалку прикупил местного производства, очень неудобную, на две руки. Не зажигалка — целый пулемет. А «Gitanes» этот, если подумать, дрянь дрянью, даром что пачка красивая.

«Эх, яблочко, пойдешь закускою. Пьем да курим мы все французское!»

Морщиться не стал, выдохнул дым, поправил шляпу. Хоть и зима, а шапок здесь не носят, во всяком случае, в центре. А тут, считай, самый настоящий центр и есть. Как выразился прогрессивный писатель Эмиль Золя, Чрево Парижа — Le Ventre de Paris. По влажной от утреннего тумана торцевой мостовой ходко катятся двухколесные телеги, гремят копыта крепких гривастых першеронов в хомутах, покрытых бараньими шкурами, бичи щелкают, возчики «кровь христову» поминают. У французов, оказывается, это самое гадкое ругательство и есть.

Леонид поглядел налево, где рыночная площадь плавно перетекала в улицу. Там уже были не телеги — авто, одно за другим, непрерывным гудящим потоком. С непривычки даже боязно, без feux de circulation [14] Светофор (франц.) . на другую сторону не перейдешь, враз под колесами окажешься. Вспомнился знакомый с детства Питер. В Гражданскую улицы совсем опустели, даже на Невском авто не каждый час увидишь. А уж на Васильевском вообще тишина, словно мор напал. При НЭПе, конечно, поживее стало, но не слишком. То ли дело здесь, самый буржуйский разгул!

Пальто и шляпу Леонид купил вчера на маленьком блошином рынке неподалеку от Сены. Специально выбирал, чтобы не новое было, но и не совсем рванье. Обувь рискнул оставить прежнюю, чтобы мозолей не натирать, а вот папиросы с зажигалкой сменил, хоть и привез с собой дюжину коробок любимого «Марса». Надо будет еще и костюмчик подобрать, но с этим спешить не стоит, приглядеться следует.

Зато документ уже есть — большая белая книжка с большими буквами на обложке. «Passeport Nansen» [15] Нансеновский паспорт — международный документ, который удостоверяющий личность, выдавался Лигой Наций беженцам без гражданства. Разработан в 1922 году знаменитым полярником Фритьофом Нансеном, комиссаром Лиги Наций по делам беженцев. , лучший друг эмигранта. Всем хорош, а особенно отсутствием фотографии. Приметы, правда, описаны, но вприглядку, дюжина под такие подойдет. Один раз здешние «ажаны» уже проверили. Скривились, буркнули что-то, но отпустили, даже не забыли козырнуть.

Пора на дело, Фартовый?

Товарищ Москвин на такой вопрос даже не стал отвечать, сходу отнеся к провокационным. Какое там «пора»! За два дня даже приличный «скок» не подготовить, а здесь не Питер и не тамошние нэпманы, которым вполне хватит приставленного к пузу «ствола». Народ в Париже тертый, битый, а главное чужой. Хоть пальто купи, хоть зажигалку, а опытный глаз все равно срисует. Вот, к примеру…

Этого типа Леонид приметил почти сразу. Стоит чуть в стороне от площадки, где товар сгружают, на людей не смотрит, на богатырей-першеронов тоже ноль внимания, а от тюков и ящиков вообще рожу воротит. В небо глядит, иногда, разнообразия ради — на собственные ногти. А вокруг двое мальчишек в драных клифтах. Эти как раз бегают, у народа денежку просят. Круг-другой сделают — и к ценителю собственных ногтей. На миг малый подбегут, словно бы случайно, и назад, у телег мелькать. Дело понятное, хоть сразу сыскарей из Первой бригады зови, зато тип любопытный. Одет просто, почти как сам Леонид, зато держится иначе. Недокуренная папироса за ухом торчит, пальто нараспашку, шляпа-котелок на затылке. Волосы зачесаны назад, галстук — бабочкой, пиджачок узкий, приталенный, а брюки по щиколотку — носки видать. Рубашка мятая, зато из дорогих, в хорошем магазине куплена. В общем, хоть и неряха, зато с «шиком» и с воображением. Девицы мимо проходят, взгляды кидают. [16] Реалии Парижа 1924 года позаимствованы из рассказов Алексея Николаевича Толстого. Автор искренне благодарит своего именитого коллегу.

Бывший чекист взглянул на объект, запоминая на всякий пожарный, затушил папиросу, за правым ухом пристроил. Теперь пальто расстегнуть, благо не мороз… Можно идти, нужный человек появится минут через пятнадцать. В Чрево лучше не соваться, стороной обойти. Улица как раз за рынком, как раз четверть часа неспешной ходьбы. Проверено!