Александр Шуваев - ГНОМ

Фильм они смотрели в узком кругу: генералитет и старшие вожди Ваффен СС. Осторожно, по возможности незаметно, одними глазами наблюдая за товарищами во время просмотра, он сумел разглядеть слезы, стоявшие в глазах этих стальных людей, выработки "доброй прусской школы". У Пауля Хауссера, тоже пруссака, но человека куда более страстного, слезы катились по одной щеке, там где глаз у него оставался. Он, вытянувшись, сцепив зубы и сжав кулаки, не отрывал от экрана смятенного взора, и, как будто, даже не моргал на протяжении всего этого времени.

На экране поначалу были показаны кадры безнаказанного убийства, — снятого, разумеется, издали. Штурмовики, раз за разом заходящие на скученных на пирсе людей. "Петляковых", падающих в крутом пике на беспомощные транспорты. Шквал взрывов, накрывающих всю колонну, целиком, после того, как истребители расстреляли головные машины, и на дороге, узкой, горной дороге возник чудовищный затор. И результат всей этой деятельности, уже подробно, с близкого расстояния. Фельдмаршал смотрел фильм не в первый раз, но продолжал удивляться: это кем же надо быть, чтобы тщательно, долго, подробно находить и фиксировать наиболее душераздирающие, гротескные, чудовищные и омерзительные подробности в таком неисчерпаемом количестве? Как это все мог выдержать мало-мальски нормальный человек? Да, их, ветеранов еще той, прошлой войны, трудно впечатлить любыми подробностями! Но масштаб!!! Это должно быть чудовище в человеческом образе, нелюдь, вампир.

А на самом деле ничего особенного: простой советский еврей. Романа Лазаревича изыскали и доставили к месту ожидаемых событий отдельным бортом, снабдили безукоризненной аппаратурой и роскошной пленкой. В сопровождении группы армейской разведки они, сменив закрывающее рот и нос мокрое полотно на респираторы, более суток собирали горячий материал на пару с товарищем Симоновым. Кто-то там, наверху, решил, что послать в комплект товарищу Кармену – да еще товарища Эренбурга, будет, пожалуй, перебор. Константин Михайлович и Роман Лазаревич выполнили задание партии и правительства со всем возможным старанием и в полную меру присущего им таланта. Они оба, хотя и по разным причинам и вообще очень по-разному, мягко говоря, недолюбливали нацистов в частности и немцев вообще. Но когда был закончен монтаж, а копии ушли по назначению, когда материал на пару десятков репортажей направился в редакцию "Красной Звезды", оба мастера надрались, как курсанты, и не просыхали трое суток без малого.

"В сущности, — думал Фельдмаршал, продолжая осторожно оглядывать такие знакомые лица, — в том, что касается генералитета, фильм достиг, скорее, обратного эффекта. Они теперь готовы на что угодно, лишь бы отомстить! Жизни не пожалеют! Уж теперь-то места пораженческим настроениям не найдется, они будут стоять до конца… вместе со всеми своими подчиненными? Является ли упорство, переходящее в потерю гибкости, тем качеством, которое требуется от генералитета в первую очередь?"

— Еще одна такая победа, — жестко проговорил Верховный Главнокомандующий, — и мы останемся бэз авиации.

Триста сорок шесть машин. И больше четырехсот человек обученного летного состава. Поврежденных в той или иной степени более тысячи! Это могло бы считаться разгромом, если бы не результат: списанная практически за одни страшные сутки группа армий. Аналог нашего "фронта". А вождь тем временем продолжал:

— Есть такое мнение, что к катастрофическим потерям привела недостаточная подготовка и плохая организация воздушного наступления. Исключительно высоки нэбоевые потэри.

Евгений Савицкий вздрогнул, вспомнив сплошную завесу огня, огненную пургу перед атакующими эскадрильями. Море огня! Немцы догадывались, что их ждет, и превосходно, выше всяких похвал подготовились к отражению воздушной угрозы. Практически каждый пулемет подготовили для стрельбы по воздушным целям. Каждую бронебойную винтовку. Подготовили пехоту к залповой стрельбе из винтовок! Оборудовали позиции на каждом танке, каждом грузовике. Доведенное до предела число стволов на транспортах, тральщиках, эсминцах, каких-то жутких лайбах рыболовного вида, на баржах, самоходных и простых. Летишь, — а впереди огненная завеса такой густоты, что кажется невозможным, немыслимым проникнуть, ты мишень для сотен стволов и ничего, совсем ничего не можешь с этим сделать. Немцы всерьез готовились похоронить их всех, и вполне могли на это рассчитывать, а ошиблись только в оценке противостоящей им силы: раз в пять. Неужели же Верховный не понимает, что происшедшее было ГЕНЕРАЛЬНОЙ битвой, вроде Сталинградской? Со всем, отсюда вытекающим, включая масштаб потерь?

Восемь десятков реактивных "ла", включая несколько машин усовершенствованной серии, прошлись частым гребнем по зениткам и колоннам, как всегда – не имея потерь, но на этот раз масштаб был таков, что результат их работы был почти вовсе незаметен. "Эрэсы", несколько тысяч штук! Хватило бы похоронить кого угодно, но тут это было – как слону дробинка. Сломать оборону, жертвуя собой, в таких условиях могли только бомбардировщики. Они и сломали. Падая только тогда, когда машины превращались не то, что в решето, а прямо-таки в клочья, от десятков и сотен попаданий, когда глох расстрелянный двигатель, или попадали в пилота. И даже тогда норовили воткнуться в позицию батареи или, хлеще того, в чью-нибудь палубу.

Интересно, как по-разному воспринимается одно и то же событие в зависимости от точки зрения. Те, кто выжил там внизу, потому что сумел сдаться, видели со-овсем другое.

…Мимолетный грохот, дьявольский свист, почти неуловимо для глаза проносится над позицией какой-то перекошенный, — или так только кажется от дикой скорости? — силуэт самолета, и по позиции наотмашь хлещет плотный шквал снарядов. Сметает всех, но если его сбросило обретшее вдруг стремительность пружины тело, то Густава с его сиденья сшибает снаряд, по частям. Медленно, не вдруг, безжизненно повисает подрубленный ствол зенитки, и только потом чувствуешь боль в плече, видишь кровь и торчащую из раны крупную щепу от ящика.

…В лучшем случае на миг отпечатывается в сетчатке раскаленное "шило" реактивного снаряда, или даже без этого, совершенно неожиданно все кругом с грохотом вспыхивает, и землю, как ковер, выдергивают из-под ног или из-под колес, безразлично. И бессмысленные глаза уцелевших потом.

…Тучи самолетов закрывают небо крыльями с красными звездами, со всех сторон на тебя пикирует, несется, ревет и грохочет крылатая смерть, бомбы ложатся сплошным ковром, а с неба хлещет ливень горячего свинца. И ты, с карабинчиком, палишь в неуязвимых, не обращающих на тебя никакого внимания стервятников, как палят в лавину, сорвавшуюся с гор, в волну цунами, в черный столб смерча…